Этим высказыванием начинаем рассказ об Омаре Хайяме...
Полное имя - Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури, или же проще говоря Омар Хайям.
Полное имя - Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури, или же проще говоря Омар Хайям.
Уже в возрасте двадцати пяти лет Омар Хайям стал автором многих научных трактатов по физике, геометрии, алгебре, астрономии, медицине, истории, философии, арабскому языку и литературе. Увлекался географией и написал несколько трактатов по естествознанию.
Омар Хайям намного опередил своё время. Чего только стоят его работы по физике, математике. А астрономия?! Им же был составлен солнечный календарь, точнее которого и по сей день не изобрели.
"Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь,
дел сегодняшних завтрашней меркой не мерь,
ни былой, ни грядущей минуте не верь,
верь минуте текущей - будь счастлив теперь",
- вот такой текст удалось прочитать в блокноте президента журналистам, сфотографировавшим страницу на большом расстоянии, применив новейшую спецаппаратуру...
Эти слова были записаны рукой Путина в его личный блокнот во время вчерашней пресс-конференции...
Слово "теперь" он подчеркнул два раза...
Ну что же, значит теперь и настало время рассказать об Омаре Хайаме...
Я давно собирался...
(продолжение следует)
Naivedya,
считает, что это не случайно, что ближайшие члены "команды" Путина (не более пяти человек, они пришли и идут синхронно в одной связке, включающей в себя две подсвязка (два и три человека) ) любят Омара Хайяма - на очень глубинном уровне...
Не так давно, например, в речи министра обороны Иванова, ближайшего друга Путина, прозвучала цитата из Омара Хайама...
"Для достойного нету достойных наград..."
это отрывок из известного рубаи:
"Для достойного нету достойных наград,
Я живот положить за достойного рад.
Хочешь знать, существуют ли адские муки?
Жить среди недостойных - вот истинный ад
Омар Хайям родился в 1048 году, или несколькими годами раньше в восточно-иранском городе Нишапуре.
кто были его родители и чем они занимались, сведений не сохранилось
но имя Хайям, означающее в переводе "палаточных дел мастер", - указывает на то, что будущий поэт происходил из сословия ремесленников, но семья располагала достаточными средствами, чтобы обеспечить способному мальчику достойное образование
Омар Хайям закончил в Нишапуре высшее духовное заведение типа семинарии (медресе), которое по тем временам считалось одним из лучших в Иране и готовило в своих стенах священнослужителей и чиновников высокого ранга, и позже продолжил своё образование в Самарканде и Балхе, крупных центрах Средней Азии того времени
за годы учения Омар овладел всеми науками, традиционно включаемыми в круг средневековой образованности, - математикой, физикой, астрономией, философией, теософией, правоведением, а также историей, корановедением и основами стихосложения
сохранились свидетельства, что он был сведущ также в науке врачевания и искусен в предсказаниях по звёздам
вообщем много о нём хорошего ещё там пишут
но мне понравился один факт из его биографии, который сам по себе говорит о выдающихся способностях Хайяма:
но мне понравился один факт из его биографии, который сам по себе говорит о выдающихся способностях Хайяма:
в годы своего учения Омар отправился в Исфахан, где хотел познакомиться с очень важным для его занятий научным трудом ( говорят, что возможно это был арабский перевод "Альмагеста", основополагающий труд древнегреческого астронома и географа Птолемея)
и вот будучи не в состоянии приобрести эту рукопись, Хайям решил снять с неё копию
историк ХI века Бейхаки говорит об этом так: " он внимательно прочёл .. книгу семь раз подряд и запомнил её наизусть, а возвратившись в Нишапур, он продиктовал её, и, когда сравнили это с подлинником, между ними не нашли большой разницы"
и вот будучи не в состоянии приобрести эту рукопись, Хайям решил снять с неё копию
историк ХI века Бейхаки говорит об этом так: " он внимательно прочёл .. книгу семь раз подряд и запомнил её наизусть, а возвратившись в Нишапур, он продиктовал её, и, когда сравнили это с подлинником, между ними не нашли большой разницы"
вот это память! я понимаю, один только этот факт уже очень много чего говорит об этом человеке
Reda, вообще, думаю, что вряд ли многие считают его дебоширом
у меня в первую очередь о нём сложилось впечатление, как об учёном
а стихами своими, думаю, он часто пытался выразить какой-то свой внутренний протест против того, что видел вокруг себя, как люди живут
думаю, он пытался как-то противостоять тому отношению к Богу, которое видел вокруг себя
сам он Бога, думаю, интуитивно очень чувствовал в глубине всего, что изучал
когда у человека есть глубокие знания по многим предметам, рано или поздно он обязательно выходит на их глубинную связь друг с другом, на взаимосвязь всего
Reda, вообще, думаю, что вряд ли многие считают его дебоширом
у меня в первую очередь о нём сложилось впечатление, как об учёном
а стихами своими, думаю, он часто пытался выразить какой-то свой внутренний протест против того, что видел вокруг себя, как люди живут
думаю, он пытался как-то противостоять тому отношению к Богу, которое видел вокруг себя
сам он Бога, думаю, интуитивно очень чувствовал в глубине всего, что изучал
когда у человека есть глубокие знания по многим предметам, рано или поздно он обязательно выходит на их глубинную связь друг с другом, на взаимосвязь всего
Бушуют в келиях, мечетях и церквах
Надежда в рай войти и перед адом страх.
Лишь у того в душе, кто понял тайну мира,
Сок этих сорных трав весь высох и зачах.
Надежда в рай войти и перед адом страх.
Лишь у того в душе, кто понял тайну мира,
Сок этих сорных трав весь высох и зачах.
«Тот кто в сердце своём тайны духа познал,
Тот читает в сердцах, кто б перед ним не стоял.
Сам он — море, ныряльщик и жемчуг бесценный,
Вникни в мудрость того, что сейчас я сказал!»
«Всё, что мы видим, — видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей не видна».
или вот
«Джамшида чашу я искал, не зная сна,
Когда же мной земля была обойдена,
От мужа мудрого узнал я, что напрасно
Так далеко ходил, — в моей душе она».
в глубокой древности на Востоке то, что ныне называют «чашей Грааля», именовали не иначе как «чашей Джамшида»
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
(Перев. О. Румера)
.....
.. хотелось бы надеяться, что .. будете читать не только «духовные интерпретации но и «глоссарии» — это поможет понять логику и глубину толкования. А читатели пожелавшие прочесть "практические приложения", найдут в них много искренних и практичных советов о том, как с пользой применить эти истины в повседневной жизни.
Так как истинным вином грез Омара было опьянение божественной любовью, в приложении я поместил несколько абзацев о Божественной Любви, которые были обретены мною в священном храме внутреннего восприятия. Именно эту Божественную Любовь Омар предлагал в качестве ответа на все вопросы и как панацею от всех бед.
Уважаемый читатель, я, как и ты, давно влюблен в поэзию Омара Хайяма.
Как и тебя, меня с детства сопровождают его строки:
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
(Перев. О. Румера)
Когда-то у меня даже вышел сборник стихов, стилизованных «под Хайяма», Но я всегда чувствовал внутренний протест, если на пирушке с обильными возлияниями тамада брал себе в помощники великого поэта. Еще больше, чем упоминание его имени всуе, меня возмущал укоренившийся взгляд на Омара Хайяма как на беспросветного пьяницу, сумевшего написать несколько строф в промежутках между похмельной дрожью рук и невменяемостью очередного опьянения. Будь Хайям действительно таким, разве смог бы он стать учеником шейха аль-Раиса Абу Али Хусейна ибн Сины (Авиценны) и почти сравниться с ним в научной известности? Когда ухитрился «бесшабашный гуляка » построить величайшую в мире обсерваторию, разработать новый календарь (который точнее современного на 7 секунд), в совершенстве изучить Коран и арабский язык (и перевести с него на фарси сочинения Авиценны), стать искусным врачом и астрологом, написать массу трактатов по философии, медицине, теории музыки, физике, геометрии, алгебре (в частности, на 600 лет раньше своего английского коллеги применить «бином Ньютона» )? Стоит помнить об этом, когда читаешь, что «смысла нет в изученье наук» ... Однако из песни слова тоже не выкинешь; как быть с вином, упоминаемом чуть ли не в каждом рубай (четверостишии) Хайяма? В послесловии к вышедшему в Петербурге (в 1993 г.) сборнику стихов Омара Хайяма под редакцией А. Ш. Шахвердова читаем: Чаще всего образ вина в хайямовских четверостишиях следует понимать расширитель -
Таким образом, название знаменитой формулы <х+у)" = хп + Jx"-' + ... + п(|И) (n-k+l^y + + -isyn.< + у,
неверно вдвойне: rfTO не только не бином («двучлен»), но и не «Ньютона».
**
Так как истина вечно уходит из рук —
Не пытайся понять непонятное, друг, Чашу в руки бери, оставайся невеждой. Нету смысла, поверь, в изученье наук!
(Перев. Г. Плисецкого)
1
но, как олицетворение всех доступных житейских утех». Предложенное «расширенное» понимание выглядит очень узким (а нередко и вовсе неверным) — особенно если вспомнить, как к образу запретного у мусульман хмельного напитка обращались исламские поэты задолго до Хайяма. Лишь один пример — отрывок из поэмы Абу Нуваса (756—813):
Отдаешь ты Белокурую с нежным именем Вино,
Много золота червонного ей в приданое дано.
Соблюдай ее, чтоб недруги не смеялись за глаза,
А не то откажет в ягодах виноградная лоза.
Не жалея меру золота я отсыпал за внно,
Несверленых меру яхонтов отвалил я заодно.
А вино в кувшине плачется: «Пожалей, кувшин, меня!
Я. кувшин, дрожу от ужаса, увидав язык огня».
Я сказал: «Бояться нечего, коль останешься со мной».
"Даже солнца?» — «Разумеется! Спал уже полдневный зной».
Та спросила: «Кем я сватана?» Я ответил: «Сам я сват».
«Кто жених?» — «Он именуется то Ручей, то Водопад.
Та спросила: «Кто оженит нас?» Я сказал; «Оженит лед!»
А она: «Но Белокурая в дом из бревен не пойдет!»
Я: «Твой дом — изделье звонкое фараоновых времен!»
А она: «Любовь горячая забрала меня в полон.
Только пьянице безвкусному ты меня не подноси,
Драгоценность благовонную нить сквалыгу не проси.
Не давай огнепоклонникам — мне огонь невмоготу.
Ни потомкам израиловым, пи молящимся кресту.
Не давай юнцу, приличиям не ученому пока,
Или день и ночь нетрезвому посидельцу кабака.
Наливай меня способному чтить достоинства мои,
Кличь покраше Виночерпия и арабов напои!»
Нить тебя, вино запретное, допустимо лишь тому.
Кто оставил в винном погребе опустевшую суму.
(Перев. С. Шервинского)
Не увидеть в этих строках (многие из которых почти дословно повторяются в четверостишиях Хайяма) скрытого символизма может разве что слепой, О символике такого мистического направления в исламе, как суфизм (течение, близкое к экстатическому индийскому культу бхакти — всепоглощающей любви и преданности Божеству), а также о сходстве воззрений Хайяма с суфийскими написано немало (см. Предисловие и Введение). Характер опьяненного Богом дервиша-суфия гениально передал Николай Гумилев:
Соловьи на кипарисах и над озером луна.
Камень черный, камень белый, мною выпил я вина.
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего;
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера.
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
8
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Я бродяга и трущобник, непутевый человек.
Все, чему я научился, все забыл теперь навек
Ради розовой усмешки и напева одного:
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья.
О любви спросите у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы черен тайну гроба своего:
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи.
На высоких кипарисах замолчали соловьи.
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Это стихотворение, как и рубай Хайяма, насыщено классическими символами: Виночерпий, вино, бутылка, камень черный, камень белый... Игорь Голубев, автор современного полного перевода «Рубайята», пишет, что «Хайям подменил в стихах философские формулы художественными образами; он же превратил их в криптограмму, применив условный язык, слона-символы, потребовавшие разгадки». К этому его подтолкнула отнюдь не одна лишь любовь к составлению ребусов.
Секрет от подлецов приходится скрывать. От болтунов-глуппов приходится скрывать. Смотри, для всех людей ты что-то делать начал? От всех людей лицо приходится скрывать.
(Перев. И, Голубев)
Одна моя знакомая, попавшая за «религиозную пропаганду» в годы советской власти за решетку, рассказывала, как на зоне ее притесняли в качестве «самой опасной преступницы ». Однажды она не выдержала: «Неужели я страшнее имярек, которая убивала людей, перемалывала их трупы через мясорубку, а потом спускала в унитаз?» Ответ был просто потрясающим по своей правдивости: «Да, потому что у нее наше (материалистическое) мировоззрение». В тоталитарном обществе свободомыслие — самое тяжкое преступление. После смерти покровителей Хайяма (визиря Низам аль-Мулька во сне зарезали воинствующие исмаилиты; они же, вероятно, отравили правителя Ирана — Мелик-шаха), когда всю страну захлестнула война террора и насилия, ему, чтобы доказать религиозным фундаменталистам свою правоверность, даже пришлось совершить хадж (паломничество в Мекку). От всего этого у поэта вырвалось:
И минареты пусть, и медресе — падут,
Иначе каландар вотще вершит свой труд!..
Здесь веру ересью, здесь ересь верой чтут, А божий человек — не мусульманин тут '.
(Перев. И. Голубева)
Медресе — в мусульманских странах — средняя и высшая школа, готовящая служителей культа, учителей и государственных служащих. Каландар — странствующий аскет, дервиш.
Носители любого «единственно верного» учения могут простить какое угодно прегрешение, лишь бы человек оставался послушным слугой «нашей» идеологии. Вот и вынужден был Хайям говорить эзоповым языком: уж лучше прослыть пьяницей и разврат-пиком, чем быть казненным за «проповедь древней философии», как Сухраварди (XII в.), или четвертованным, как в десятом веке мученик Хусейн ибн-Мансур аль-Халладж (которому в вину вменяли повторение фразы, являющейся сущностью Упанишад: «Я есмь Брахман»).
Во мне вы видите чудовище разврата? Пустое! Вы ль, ханжи, живете так уж свято? Я, правда, пьяница, блудник и мужелюб, Но в остальном —- слуга послушный шариата .
(Перев. О. Румера)
Омар Хайям на много веков опередил свое время. Ни одно из его научных открытий не было по достоинству оценено современниками. Как все выдающиеся люди, которые чувствуют свою чужеродность серому окружению, Хайям был одинок.
О тайнах Бытия, что стали ясны мне.
Тайком пишу в тетрады болтать опасно мне.
Во всей Вселенной нет такого человека,
Кто понял бы меня... Вот что ужасно мне.
(Перев. И. Голубева)
К поэзии Хайяма в полной мере применимо его же четверостишие:
Все, что видим мы, — видимость только одна. Далеко от поверхности мира до дна. Полагай несущественным явное в мире, Ибо тайная сущность вещей — не видна.
(Перев. Г. Плисецкого)
И все же если внимательно приглядеться к стихам Хайяма, то прямо в них можно частично найти разгадку его тайнописи. Например, вот расшифровка символов из рубай LXXV («камень» и «бокал»):
Я знаю, небосвод, мой добрый опекун:
Смерть — камень, жизнь — стекло, а ты — палач и лгун.
До мерки «семьдесят» наполнится мой кубок.
Ты выхватишь его и ахнешь об валун.
(Перев. И. Голубева)
Много лет назад я подчеркнул в переведенном Германом Плисецким «Рубайяте» несколько слов одного из четверостиший, а рядом нарисовал «ключ к интерпретации» главных символов Хайяма:
Алый лал наливай в пиалу из ковша, Пиала — это тело, а влага — душа.
Шариат — основанная на Коране совокупность правовых и религиозных норм ислама.
Символы у Хайяма не статичны: по отношению к телу душа — «вино», но она сама становится «кубком» для Бога:
Вино — мой Бог и вера, о Кравчий благосклонный, Моя душа, о Кравчий, сей кубок благовонный. Вино ты отвергаешь, как беззаконье, ересь, А я вина и кубка всегда блюду законы.
(Перев. С. Липкина)
Свойства этого «вина» (оно же «сок лоз», «живая вода», «вино познанья» и т. п.)
кардинально отличаются от обычного хмельного напитка. Духовное вино не притупляет чувства, а пробуждает духовное восприятие:
Зачем я пью вино? Шататься под луной? Прохожего пугать бравадою хмельной?.. Я из бесчувствия вытягиваю душу, Затем и пью всегда, причины пет иной.
(Перев. И. Голубева)
И тем не менее духовное «трезвление» (так этот процесс называется в православной
мистике) в конце концов приводит к опьянению Богом:
„* Чем ближе к смерти я, тем каждый день живей ;
Чем царственнее дух, тем плоть моя скудней...
Все удивительней вино существованья:
Чем отрезвленней я, тем становлюсь хмельней.
(Перев, И. Голубева)
"Дом питейный» («кабак», «майхана», «трущобы») Хайяма тоже весьма необычен; его описание заставляет подумать о монашеской келье:
В дом питейный ты зря, наугад, не ходи, Коль с монахами терпишь разлад — не ходи. Этот путь — путь людей одиноких и гордых, — В уголок этот ты для услад не ходи!
(Перев. Н. Тенигиной)
Как видим, воспринимать «вино» Хайяма всегда буквально (как спиртосодержащую жидкость) — все равно что дословно перевести известные слова Христа spiritus quidtm j'ompfus esj, caro auiem in/irma как «спирт хорош, а мясо протухло». Хайям проти-
- поставляет свое «вино» дурманящим субстанциям;
Говорят: есть гашиш — так тоска не страшна, С ним ни арфа, ни чаша вина не нужна. По учению знающих точно известно: Лучше сотни наркотиков — капля вина!
(Перев. И. Тенигиной)
Возможно, именно эти слова вдохновили Бальмонта на схожие строки:
С утра уныние и ложь И копошащиеся черти... День только к вечеру хорош. Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.
Дух бодр, плоть же немощна» (Мф 26:41).
«Виночерпий» («Кравчий», «Саки») у Хайяма тоже явно не простой виноторговец:
О Кравчий, Ты всех луноликих краше, Твой лик сравню с Джамшидовой чашей. Когда идешь, у ног Твоих лучится пыль, Как сонм светил над головою нашей.
(Перев. Д. Седых)
Кравчий, знанья вино — благородный бальзам. Лишь невежды обходят познания храм. Без познанья — ничто человек во Вселенной! Это — цель! Ее свет пусть сопутствует нам!
(Перев. И. Тенигиной)
" Вино знанья» просветляет душу и дарует ей вселенское видение:
Дайте чашу! Сей мир в вечном мраке живет, И .живая вода от Тебя лишь идет. Мир и то, что есть в мире, — хвала Мухаммаду, — Это Ты, кто творит и творимых ведет.
(Перев. Н. Тенигиной)
Здесь мы подходим ко второму (по частоте употребления) после «вина» и тесно с ним связанному слову-символу «Друг». Посвященные Ему стихи (в которых данный термин обычно переводят как «подруга») образуют целый пласт так называемой «любовной лирики» Хайяма.
Друг, Твое вино питает существо мое живое, Лик Твой нежный мне сияет, словно солнце заревое. Встань и дай мне на мгновенье замереть у ног Твоих, Смерть у ног Твоих мне лучше сотни жизней старца Ноя.
(Перев. В. Державина)
Подобные стихи вполне созвучны поэзии индийских бхактов, воспевающих Высшего Возлюбленного. В качестве примера приведем знаменитые строки Кришна-даса, бывшего в XVI в. настоятелем расположенного у холма Говардхана храма Шри Натхаджи:
Я к Стопам припал прекрасным, слезы вырвались наружу. Разум мой пленен навечно красотою Гиридхара; Кришна-дас служенью Кришне отлает всю свою душу, Ну а тело, если хочет, пусть потреплет здесь сансара .
Примечательно, что первая исполнительница этого песнопения, лишь только закончила его, тут же «отдала Богу душу» (и в бытовом смысле этого выражения);Йогананда сказал бы, что она «вошла и окончательное самадхи, слившись с вездесущим Духом»:
Гиридхap («Держащий холм») — одно из имен Кришны.
Сансара — бренный материальный мир, где душа вынуждена вращаться в круговороте рождений-
смертей.
Вдруг Любовь, словно кровь, пронизала меня, Мысль о Друге моем пропитала меня. Друг мой всем овладел, бренной плотью и сутью — Живо имя мое, но не стало меня.
(Перев. И. Тенигиной)
На «Друга» Хайяма устремлены мысли и взоры не только мусульман и индусов, но и последователей всех остальных религий:
К христианам, к евреям я в храмы ходил — Обращен на Тебя взор молящихся был, Я к язычникам шел, помня встречу с Тобою. Твой кудрей завиток им для четок служил!
(Перев. Н. Тенгиной)
Обвинять Хайяма в пропаганде разврата не менее нелепо, чем в призыве к пьянству, — божественная Любовь не имеет ничего общего с похотью, они взаимоисключают друг друга:
Страсть не может с глубокой Любовью дружить, Если сможет, то вместе не долго им быть. Вздумай курица с соколом рядом подняться, Даже выше забора — увы — ей не взмыть.
(Перев. Н. Тенигиной)
Когда к жизни Любовь меня в мир призвала. Мне уроки Любви она сразу дала. Ключ волшебный сковала из сердца частичек И к сокровищам Духа меня привела.
(Перев. Н. Тенигиной)
Если низменной похоти станешь рабом — Будешь в старости пуст, как покинутый дом. Оглянись на себя И подумай о том, Кто ты есть, где ты есть и — куда же потом?
(Перев. Г. Плисецкого)
К сожалению, людям свойственно гораздо чаще оглядываться на других., ища в окружающих поддержки своим заблуждениям. Точно так же, как в девятнадцатом веке на Западе (а у нас в двадцатом — как всегда, с опозданием) Хайяму приписывали «передовое» материалистическое мировоззрение, так сегодня его причисляют к своим и ортодоксальные мусульмане (например, иранский исследователь Фуруги), и суфии. Идрисшах в книге «Путь суфиев» называет Омара Хайяма «практическим наставником суфизма» и не упускает возможности высказать свое неудовольствие первому из западных переводчиков «Рубайята» Эдвину Фитцджеральду, который «подобно многим востоковедам-схоластам вообразил, что поскольку Хайям время от времени выдвигает существенно расходящиеся точки зрения, то он должен страдать психической неуравновешенностью. Такое отношение, хотя и характерное для множества представителей академической науки, столь же обоснованно, как мнение человека, считающего, что если кто-то показывает вам
нечто, то он непременно должен этому верить; а если он показывает вам несколько вещей, то подлежит отождествлению со всеми ими. Но Фитцджеральд повинен гораздо в большем, чем в слабых мыслительных способностях. То, что он придал своим переводам Хайяма характер антисуфийской пропаганды, не может быть оправдано даже его наиболее рьяными защитниками. Как следствие этого, они норовят обходить молчанием такую поразительную непорядочность».
Действительно, у Хайяма есть (или ему приписываются) явно суфийские стихи, например:
Нищим дервишем ставши — достигнешь высот. Сердце в кровь изодравши — достигнешь высот. Прочь, пустые мечты о великих свершеньях! Лишь с собой совладавши — достигнешь высот.
(Перев. Г. Плисецкого)
Однако как быть с не менее красноречивыми антисуфийскими четверостишиями?
Зовешься суфием, а в сердце мрак? — увы. В призывах ханжеских большой мастак? — увы. Лохмотья раздобыл — отшельникам на зависть! Посмотрит завтра Бог и скажет так: «Увы!»
(Перев. И. Голубева)
Саки! Так хочется свободы сердцу! Но
Как морю из себя излиться не дано,
Не то что суфию: он так наполнен мутью.
Что льются чушь — из уст и мимо рта — вино.
(Перев. И. Голубева)
«Психическая неуравновешенность»? Думается, что дело а другом. Стихи Хайяма — не строгий логически последовательный философский трактат. Многие рубай были произнесены им экспромтом, под влиянием каких-то конкретных обстоятельств. А в душе человека (особенно с богатым внутренним миром) все вовсе не так уж гладко и непротиворечиво:
О чадо четырех стихий, внемли ты вести
Из мира тайного, не знающего лести!
Ты зверь и человек, злой дух и ангел ты;
Все, чем ты кажешься, в тебе таится вместе.
(Перев, О. Румера)
Жизнь многогранна и не поддается линейному описанию. Каждое утверждение несет в себе отрицание, во всяком отрицании содержится скрытое утверждение. Герман Гессе а своем «Кратком жизнеописании» рассказывает: «Будь так или иначе мыслимо, чтобы человек совершенно свободно избирал себе религию, я по сокровеннейшей душевной потребности присоединился бы к одной из консервативных религии — к Конфуцию, или к брахманизму, или к римской церкви. Однако сделал бы я это из потребности в противоположном полюсе, отнюдь не из прирожденного сродства, ибо я не только случайно родился как сын благочестивых протестантов, но и есмь протестант по душевному складу и сути
чему нимало не противоречит моя глубокая антипатия к наличным на сегодняшний день протестантским вероисповеданиям). Ибо истинный протестант обороняется и против собственной церкви, как против всех других, ибо его суть принуждает его стоять больше за становление, нежели за бытие. И в этом смысле, пожалуй, Будда тоже был протестантом». В этом смысле и Омар Хайям тоже был «протестантом», самостоятельным мыслителем и человеком с настолько широким кругозором, что это обезопасило его от порабощенности узкими рамками какого-либо учения — даже такого, как суфизм, который сам -первоначально возник как протест против ограниченности официального ислама. (Увы, похоже, что определенная степень косности является непременным атрибутом любой организованной религии...)
Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе, Трезвон колоколов — язык смиренья рабий, И рабства черная печать равно лежит На четках и кресте, на церкви и михрабе .
(Перев. О. Румера)
Как надоели мне несносные ханжи!
Вина подай, Саки, и, кстати, заложи
Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик:
Не только на словах я враг всей этой лжи.
(Перев. О. Румера)
Хайяму совершенно не свойственна духовная гордыня, столь заметная в поведении и высказываниях суфиев (по крайней мере, современных):
Хоть власяницу ты почтенную припас. Дерюгой нищенской едва ль обманешь нас. Спесивости не скрыть, в обноски обрядясь; Похоже, для тебя привычнее — атлас.
(Перев. И. Голубева)
Лично мне больше всего импонирует в Хайяме такое бесценное (и не так уж часто встречающееся) качество, как самоирония, умение не смотреть на себя со «звериной серьезностью»:
В науке странствуя, порой менял я взгляд, В утрате цельного пути я виноват. Такой диковинке любой зевака рад; У однорукого в сто рукавов халат.
(Перев. И. Голубева)
У меня неоднократно возникало желание написать комментарий к стихам Хайяма. Но вначале (в советское время) такую книгу нельзя было бы издать по идеологическим причинам, потом — по финансовым... Последний мой всплеск интереса к этой почти
Кааба — храм в Мекке, главная святыня мусульман, место паломничества;
михраб — дугообразная сводчатая ниша во внутренней стене мечети, указывающая направление на
Каабу.
забытой идее имел место около года назад, когда я, редактируя перевод книги Свами Криянанды (Дональда Уолтерса — ученика Йогананды), узнал из нее, что Парамахамса Йогананда тоже был неравнодушен к Хайяму и писал интерпретации на его «Рубайят». Однако теперь у меня уже существенно уменьшилось желание поучать других — наверное, приблизился к тому душевному состоянию, пребывая в котором Хайям написал:
Мне мудрость не была чужда земная, Разгадки тайн ища, не ведал сна я. За семьдесят перевалило мне. Что ж я узнал? — Что ничего не знаю.
(Перев. Ц, Бану)
Поэтому, когда мне неожиданно предложили перевести книгу, которую вы держите в руках, я сразу же согласился, хотя и понимал, что встречусь в работе с немалыми
трудностями. Дело в том, что Йогананда комментировал поэму Эдвина Фитцджеральда «Рубайят Омара Хайяма» (см. Введение и Предисловие), которая является не столько переводом, сколько пересказом содержании сравнительно небольшого древнего рубайята (сборника четверостиший) — так называемой Бодлеанской рукописи. Поэтому сразу возник вопрос: кого переводить — Хайяма или Фитцджеральда? С одной стороны, всем известна азбучная истина: «Избегай двойных (с промежуточного языка) переводов!» Но ведь Йогананда комментировал именно Фитцджеральда, чья поэма, кстати, давным-давно уже переведена Осипом Румером ... Однако Румер переводил не первое издание поэмы, а существенно переработанную последующую редакцию, тогда как интерпретация Йогананды порой основана именно на том слове первоначального варианта, которое появилось у английского переводчика случайно, ради рифмы; на фразе, которая отсутствует у Хайяма и которой нет ни в одном из русских переводов. К тому же, несмотря на все уважение к таланту Фитцджеральда, истина Хайяма дороже произвольных толкований английского джентльмена...
В результате был избран (вслед за Буддой) «средний путь»: я постарался отобрать из существующих русских переводов (выполненных с оригинала или с подстрочников) те, которые максимально близки к английскому тексту и к комментариям Йогананды. В тех случаях, когда Фитцджеральд соединял в одном четверостишии строки разных рубай (или разбивал строфу на две), за основу брался один из стихов. И только те фрагменты, которые искажены до неузнаваемости или не имеют прямого отношения к Хайяму, были переведены непосредственно с английского. В результате ваш покорный слуга оказался в сборной команде переводчиков следующего состава: К. Бальмонт (рубай VII), Ц. Бану (XXV), Б. Голубев (XXXIX), И. Голубев (I, III, IV, IX, XI [строки 3-4], XIV, XX, XXIII, XXXVI, XXXVIII, XLIII, XLV [строки 3-4], XLVI, XLIX, L, LI [строка 3], LVIII [строки 1-3], LX [строки 1,3,4], LXII, LXVII), В. Державин (VIII [строки 1-2]), В. Зайцев (XII), В. Микрюков (XVII), Л. Некора (XXVIII, XLII [строки 3-4], LXXI), Г, Плисецкий (II, XVIII, XXII, XXVI, XXVII
Многие первые русские переводы Хайяма на поверку оказываются переводами с Фитцджеральда (к примеру — шестая часть четверостиший, переведенных Иваном Тхоржевским).
[строки 1-2], XXIX [строки 1-2], XXXVII, XLI, LIV [строки 1-3], LXI, LXIII [строки 1-2], LXV), А. Рапопорт (LXXIV), О. Румер (VI [строки 3-4], XVI, XIX, XXXII, XXXIV, XLIII [строки 2-4], LIII, LVI [строки 3-4], LXVIII, LXIX, LXX, LXXII, LXXV [строки 2,4], LXXIII), Г. Семенов (XXXI [строки 1,3,4]), А. Старостин (XXXV [строки 2—4]), Н. Тенигина (LII [строки 1—2]), И. Тхоржевский (X [строки 1-2], XIII, XXI, XL, LVII, LXIV).
Одним из недостатков английского издания «Вина мистики» является то, что хотя книги дает довольно ясное представление о воззрениях автора комментариев, она недостаточно четко выражает взгляды самого Хайяма. Впрочем, это не делает ее неинтересной, а отношение к священным писаниям (к разряду которых мы склонны отнести и
"Рубайят») Парамахамсы Йогананды, руководствующегося своим «интуитивным пониманием», даже сходно с позицией самого Хайяма, который ничтоже сумняшеся мог использовать Коран для шутливого обоснования «винопития»:
Способное и дух над бренностью вознесть,
И разуму подать спасительную весть,
И сердце укрепить, — вино и воспеваю
По слову Господа: «В нем польза людям есть» .
(Перев. И. Голубева)
Всего Хайяму приписывают около двух тысяч стихов. На мой взгляд, попытки выделить из них какое-то количество «подлинных» так же бесперспективны, как вычленить из других древних текстов (Бхагавад-гиты, афоризмов древнеиндийского моралиста Чанакьи, «Тирукурала» и пр.) «первоначальное ядро», обросшее за столетия дополнительным материалом. Даже если Хайям-поэт является существом синтетическим, родственным Козьме Пруткову (общим псевдонимом для целой плеяды авторов), он все равно и сейчас живее если не всех, то многих из живых. Увеличить репрезентативность подборки стихов Хайяма (Фитцджеральд использовал менее пяти процентов доступного ныне материала) призваны рубай, приведенные в сносках, а также нижеследующий
КРАТКИЙ ОЧЕРК ФИЛОСОФИИ ХАЙЯМ А-ПОЭТА*** Классический (для восточных религий) отправной пункт:
земная жизнь — юдоль скорби.
Жестокий этот мир нас подвергает смене Безвыходных скорбей, безжалостных мучений. Блажен, кто побыл в нем недолго и ушел, А кто не приходил совсем, еще блаженней.
(Перев. О. Румера)
Полная цитата: к Спрашивают тебя и вине и об игре в жребьи. Скажи: "От обоих их людям есть великий вред, хотя есть и полоза; но вред от них больше пользы"»(Коран 2.216). — Перев. Г. Саблукова.
Во Введении говорится о 250; некоторые хайамоведы доходят даже до шести (причем у разных ученых «подлинными» оказываются совершенно разные четверостишия).
Здесь мы не будем рассматривать философские трактаты Омара Хайяма.
Поток времен свиреп, везде угроза, Я уязвлен и жду все новых ран. В саду существ я сжавшаяся роза. Облито сердце кровью, как тюльпан.
(Перев. К. Бальмонта)
Конечно, так чувствует лишь то сердце, которое расширилось настолько, что ему пришлось сбросить с себя толстый слой змеиной кожи безразличия. Большинство же людей (которых еще не настигли болезни и старость) считают: «Да, есть проблемы, но ведь их можно решить. Главное — денег бы побольше!»
Говорят, человек ремесло должен знать, С идеалом отца все деянья сверять. В наше время, однако, иначе считают: «Пустяки! Надо золотом лишь обладать!»
(Персе. Н. Тенигиной)
Да, за деньги можно приобрести много вещей, «друзей», «любовь»... Но принесет ли это удовлетворение?
О, доколе ты по свету будешь кружить, Жить — не жить, ненасытному телу служить? Где, когда и кому, милый мой, удавалось До потери желаний себя ублажить?
(Перев. Г. Семенова)
Желания тела ненасытны, а за наслаждениями всегда следуют страдания:
Из веселого места иду я вчера.
Вижу, роза охвачена жаром костра.
«О, — вскричал я, — за что же казнят тебя, роза?» —
«Как за что? Наслаждалась я жизнью с утра».
(Перев. Г. Семенова)
Постой! Пускай игрой страстей тебя манят.
И меч уже сверкнул, а ты, беспечный, рад!..
Не лепечи хвалу, халву судьбы вкушая:
Густой, как патока, в нее подмешан яд.
(Перев. И, Голубева)
Все мирские наслаждения заканчиваются.
Если будешь всю жизнь наслаждений искать: Пить вино, слушать чанг и красавиц ласкать — Все равно тебе с этим придется расстаться. Жизнь похожа на сон. Но не вечно же спать!
(Перев. Г. Плисецкого)
Как сердцу этот мир считать своим охота. Не век, а вечность быть царем земным охота!.. Про Смерть-охотницу бедняге невдомек, А ведь уже, след в след, идет за ним охота.
(Перев. И. Голубева)
Жизнь быстротечна.
Вот книги юности последняя страница. Ко мне восторг весны, увы, не возвратится. Меня, задев крылом, ты промелькнула мимо, О молодость моя, ликующая птица!
(Перев. С. Липкина)
И вот уже
Ушла впустую жизнь, и не вернуть назад. И вот еда вредна, и вот дыханье — смрад. Сперва-то каждый рад плевать на все наказы... Потом терзаемся, из жизни сделав ад.
(Перев. И. Голубева)
С древа старости желтый последний слетает листок, Посинели гранаты увядших и сморщенных щек. Крыша, дверь и четыре подпорки стены бытия Угрожают паденьем. Настал разрушения срок.
(Перев. В. Державина)
Поэтому
Здесь в обители старой не станет мудрец Полагать, что в богатстве есть счастья венец, — Лишь захочет присесть он, как смерть на пороге. Говорит, стиснув руку: «Вставай, уж конец!»
(Перев. Н. Тенигиной )
Звездный купол — не кровля покоя сердец, Не для счастья воздвиг это небо Творец. Смерть в любое мгновение мне угрожает. В чем же польза творенья?— Ответь, наконец!
(Перев. В. Державина)
Если считать себя телом, то смысла в жизни никакого нет: конечный итог всех
усилий — прах.
*
К устаду-старцу в детстве мы ходили
И мудрости потом глупцов учили.
Что с нами стало? — Вышли мы из праха.
И тучей праха по ветру уплыли.
(Перев. В. Державина)
Если все государства, вблизи и вдали. Покоренные, будут валяться в пыли — Ты не станешь, великий владыка, бессмертным. Твой удел невелик: три аршина земли.
(Перев. Г. Плисецкого)
Но истинная природа человека — дух, лишь временно живущий в палатке тела. О Палаточник ! Бренное тело твое — Для бесплотного духа земное жилье.
Устад — учитель, наставник. Палаточник — перевод псевдонима поэта (от слова хайма — «шатер, палатка»).
Смерть снесет полотняную эту палатку, Когда дух твой бессмертный покинет ее.
(Персе. Г. Плисецкого)
Нет времени. Омар, присесть и отдохнуть: Существование — из бездны в бездну путь. Да, первая из них уж не страшна ничуть; Вторая — близится, и все огромней жуть.
(Перев. И. Голубева)
Ты в мире видишь, дух, чужбину — почему? Ты ни дворцу не рад, ни чину — почему? Ты был божественным владыкой, а сегодня Низвергнут в скорбную пучину... Почему?
(Перев. И. Голубева)
Разум не дает ответа на этот вопрос.
Приход наш и уход загадочны, — их цели Все мудрецы земли осмыслить не сумели. Где круга этого начало, где конец, Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?
(Перев. О. Румера)
Но отсутствие ответа не означает, что нет возможности найти решение:
Принеси заключенный в кувшине рубин — Он один мой советчик и друг до седин. Не сиди, размышляя о бренности жизни, — Принеси мне наполненный жизнью кувшин!
(Перев. И, Голубева)
О сердце! Твой урок: «Прими печаль и кровь, Иль все сочти игрой, войдя под звездный кров, Иль, зная наперед, какой здесь беспорядок, Внуши себе, что ты живешь вовне миров».
(Перев. И. Голубева)
Итак, если мы не хотим принять печаль и кровь этого мира, не стоит уделять слишком много внимания его играм, а нужно приложить серьезные усилия к тому, чтобы жить вне всего этого.
Мечтаю вырваться из клетки Бытия,
Из буйнокрасочной расцветки Бытия
В благоуханный мир иной, где можно счистить
С души позор и срам, как метки Бытия.
(Перев. И. Голубева)
Разговоры об «ином мире» — вотчина религии. Однако оказывается, что большинство степенных и важных духовных лиц ничем помочь не могут, так как в лучшем случае знают лишь вероучительные книги, а не Бога:
Думал, казий и муфтии мне смогут помочь Верный путь обрести, скорби дух превозмочь. Но, пожив, убедился, что эти всезнайки Знают, друг мой, как я, так же мало точь-в-точь.
(Перев, А. Кушнер)
Ничто так не отталкивает человека от религии, как проповедь подобных «духовных авторитетов»:
Какое множество везде «друзей» Твоих!.. Мученье для меня — вес поученья их. Чем обогреться мне? Они как туча пыли. Для солнца Твоего — просветов никаких!
(Перев. И. Голубева)
Религия кнута и пряника, в роли которых выступают ад и рай, вообще недостойна человека:
Пора сказать себе, что я баклуши бью: Запуганный вконец, меж храмами сную. Да кто тебе, Хайям, наврал про ад какой-то? Кто в ад заглядывал? Кто побывал в раю?
(Перев. И. Голубева)
Как буйно в медресе, и в кельях, и в церквах Растут стремленье в рай и перед пеклом страх! Но тот, кто разгадал и вызнал тайну Бога, Не сеет сорняков в доверчивых сердцах,
(Персе. И. Голубева)
Хайям не отрицает ту или иную историческую религию, а лишь говорит о неприн-инпиальности внешних форм проявления религиозности:
К чему, войдя во храм — в шатер роскошный Твой, — Внутри основывать какой-то храм иной!.. Мой дом молитвенный, укрытие Хайяма — Шатер, увенчанный Полярною звездой.
(Перев. И. Голубева)
Хоть иудеем ты, хоть правоверным будь,
Все это внешнее. Душе важнее суть.
Коль ты прямей стрелы — лети в любую веру!
А если крив, как лук, — куда?.. В колчан заткнуть?
(Перев. И. Голубева)
Если заглянуть в человеческую душу, то там можно увидеть тот ад и рай, которые религиозная мифология проецирует на небо.
Казий — мусульманский духовный судья, выносящий решения на основании свода религиозных правил. Муфтий — толкователь шариата; законовед, главный судья.
«Ад и рай — в небесах», — утверждают ханжи. Я, в себя заглянув, убедился во лжи; Ад и рай — не круги во дворце мирозданья, Ад и рай — это две половины души.
(Перев. Г. Плисецкого)
Впрочем, как истинный ученый, Хайям не категоричен в отрицании внешнего ада и рая — он лишь выражает обоснованные сомнения в их существовании:
Кто побывал в раю? Кто видел ад, о сердце? Неужто кто-нибудь пришел назад, о сердце? Что нам названия незнаемых вещей!.. Надежды наши, страх — все наугад, о сердце.
(Перев. И. Голубева)
Куда же попадает душа после смерти? На воззрениях Хайяма не могла не отразиться концепция реинкарнации (круговорота душ в природе):
Людей, украсивших мозаику минут, Уводят небеса — и вновь сюда ведут. Пока бессмертен Бог, полны подолы неба, Карман земли глубок, — рождаться людям тут.
(Перев. И. Голубева)
Вот он прямо называет красивого человека инкарнацией библейского Иосифа Прекрасного (Юсуфа);
Те, кто верит, что души, чтоб смерть побороть, Переходят из плоти опять-таки в плоть, Посмотрев на тебя, говорили и клялись; «Вот Юсуф, будет жить до пришествия вплоть!»
(Перев. И. Тенгиной)
Йар Ахмад ибн Хосейн Рашиди Табризи в книге «Тараб-ханэ» приводит историю о том, как Хайям опознал в одном из ослов воплощение бывшего мусульманского законника и посвятил ему рубай:
Вот и вернулся ты! Но — с согнутым хребтом, Забыт по имени, ты вьючным стал скотом. Холеных пять ногтей срослись в одно копыто, Сместилась борода и сделалась хвостом.
(Перевод И. Голгубева)
Однако это стихотворение явно окрашено юмором. Взгляды Хайяма на загробную жизнь схожи с воззрениями Л. Н. Толстого, считавшего, что «о том, что будет после смерти, людям знать не дано, да и не нужно»:
Часть людей обольщается жизнью земной, Часть — в мечтах обращается к жизни иной. Смерть — стена. И при жизни никто не узнает Высшей истины, скрытой за этой стеной.
(Перев. Г. Плисецкого)
Тараб-ханэ («Дом радости») — сборник четверостиший Омара Хайяма и его жизнеописание; составлен в 1462 году.
Какой бы ни была посмертная судьба человека, все материальные приобретения останутся здесь:
Ты представь, что ты в жизни высоко взлетел, Ты представь, что сполна получил, что хотел. Взял сокровища в жизни ты полного мерой. Ты представь: все оставить — конечный удел!
(Перевв. Н. Тенигиной)
НАДО искать те внутренние сокровища, которые «ни моль, ни ржа не истребляют и воры не подкапывают и не крадут»(Мф 6:20):
Винопоклонникам — рассветы и цветы. Сокровища — в сердцах, а кошельки — пусты. Нас от незнания не знания спасают, А постижение Всеобщей Красоты.
(Перев. И. Голубева)
Луша является одной из волн Всеобъемлющего Океана Духа, а человек создан по образу и подобию Бога:
На доске Бытия лики разных мирян
Есть лишь образ Того, кем он каждому дан,
В океане вздымаются новые волны.
То — не волны, то — вздыбленный сам океан.
(Перев. И. Тенигинчй)
Мы чувствуем, что за нашей ограниченностью, обособленностью (которую так хо-чется преодолеть) стоит нечто высшее, Единое и Полное.
Бытие твое — миг жизни высшей, иной, Опьяненье твое — от лозы неземной, Погрузись с головой в воротник размышлений! Твоя длань — продолжение длани другой.
(Перев. Н. Тенигиной)
Пусть мой веселый взор с Твоим лицом сольется, Иссохший кубок мой с Твоим вином сольется. Я так хочу собрать, вобрать в себя все то. Что здесь разобщено, лишь в мире том сольется!..
(Перев. И. Голубева)
Это конечное соединение души с Богом, с Вечностью-знанинем-блаженством, явля-ется кульминацней и целью жизни:
Прощалась капля с морем — вся в слезах! Смеялось вольно Море — все в лучах! «Взлетай на небо, упадай на землю, — Конец один: опять — в моих волнах».
(Перев. И. Тхоржевского)
Ни сухие умствования, ни слепая вера не могут осушить слезы, на которые нас обрекает материальный мир, не могут привести к желанной цели — слиянию с пьянящей божественной Радостью.
Те, что веруют слепо, — пути не найдут, Тех, кто мыслит, — сомнения вечно гнетут. Опасаюсь, что голос раздастся однажды: «О невежды! Дорога не там и не тут!»
(Перев. Г. Плисецкого)
Хайям отказывается от этих двух путей, выбирая третий:
Я чашу несом в ман облюбовать хочу, Зараз ведро вина в нее вливать хочу, Я трижды отрекусь от Веры и от Мысли, Я только дочь Лозы женой назвать хочу!
(Перев. И. Голубева)
Все дни и ночи я в хмельной поток ныряю. От бешеных небес я — наутек — ныряю! Корабль моей судьбы вот-вот пойдет ко дну, Так исчезать в воде учусь я впрок: ныряю!
(Перев. И. Голубева)
Такая предусмотрительность весьма похвальна, ибо тот, кто умер прежде смерти, не умрет, умирая:
Из кабака Судьбы, где одуревший люд Решил мне учинить позорный самосуд, Сбегу наружу я — внезапно, прежде смерти!.. Неужто хватятся и догонять начнут?
(Перев. И. Голубева)
ЙОГА ХАЙЯМА
Мы пришли к месту, где заканчивается теория (философия) и начинается мистика (практика). В стихах Омара Хайяма есть четкие описания того, что сегодня называется «измененными состояниями сознания»:
Я ночью сердцу дал познать восторг хмельной, И, воспарив, оно влетело в мир иной! Я видел ангела. Он говорил усопшим: «Входи: ты с истиной. Уйди: ты с клеветой».
(Перев. И. Голубева)
* Ман — 0,5 кг.
«Трижды отрекается» Хайям для надежности: по мусульманским законам разведенному можно дважды вновь жениться на бывшей жене, а после третьего развода это запрещено: «Развод — двукратен: после него — либо удержать, согласно обычаю, либо отпустить с благодеянием... Если же он дал развод ей (в третий раз), то не разрешается она ему после...» (Коран 2.229-230, персе. И. Крачковскоги).
О том, какие методы изменения сознания применял Хайям, можно строить только предположения; духовный опыт вообще трудно вербализовать , а тут в нашем распоряжении лишь отрывочные и к тому же зашифрованные сведения. Для раскодирования символов Омара Хайяма далее будут использованы термины йоги (в конце концов, на оболожке этой книги стоит имя индийского гуру).
Под круговертью звезд известны, милый друг, Два способа прожить без страхов и без мук: До тонкости познать добра и зла секреты Иль намертво забыть про все дела вокруг.
(Перев. И. Голубева)
Путь познания называют джняна-маргой. Не следует отождествлять этот вид йоги ; теоретическим изучением философских концепций, которое является лишь введением в джяна-йогу. Логические попытки понять Бога заранее обречены на провал.
Чтоб людям не скучать. Создатель сотворил Контрдовод на любой логический посыл...
(Перев. И. Голубева)
Например, представления о трансцендентном Божестве невозможно логически со-вместить с идеей о Его сопричастности жизни каждого человека:
Чтоб быть в НЕ-бытии, Ты стал НЕ-тленный, — «НЕ».
Но не сгубило бы круги Вселенной «НЕ»!..
О, НЕ-зависимый от мест, причин и следствий.
Ты здесь — отсутствуешь? Иль есть — с отменой «НЕ»?
В Упанишадах описание Брахмана составлено из нарочито противоречащих друг дpyry характеристик: «Одно неподвижное быстрее, чем ум. Не постигают его боги. То Первейшее, Всезнающее, стоя, иных бегущих превосходит. Оно движется и Оно не движется. Оно далеко и Оно близко. Оно внутри всего этого и также Оно вне всего этого- (Иша Упанишада 4—5). В результате интенсивного продумывания подобных высказываний развивается сверх рациональная интуиция и на личном опыте постигается един-ство души и Бога.
Говорит мне душа — влюблена в Его лик, Звук речей Его и самое сердце проник. Перлы тайн наполняют мне душу и сердце, Но сказать не могу — пригвожден мой язык!
(Перев. И. Тенигиной )
В индийской духовной литературе часто встречаются фразы, совпадающие по смыслу с утверждением Дао дэ цзин» (81) — «Говорящие не знают, знающие не говорят»: Кому судьба даст вино познанья пить, Тот, кроме Истины, обязан все забыть; Кому даст язык, тех обделяет зреньем, Кто получил глаза, немым придется быть.
(Перев. И. Голубева)
Пройди своим путем, как свыше суждено,
В обличье нищего иль шаха, все равно.
Все — сам ты: море — сам, ныряльщик — сам, и жемчуг...
Нырни-ка в эту мысль! Давай, нащупай дно!
(Перее. И. Голубева)
К Познанью Божества прямым путем идущий Чуждается себя и в Боге весь живет. Себя не признавай! Верь: Бог един есть сущий! «Божествен только Бог» к тому же нас зовет.
(Перев. Ф. Корша)
Второй способ «прожить без страхов и без мук» — «намертво забыть про все дела вокруг» (йог назвал бы такое состояние «глубоким самадхи»). Многоветвистый ум постоянно занят воспоминаниями о прошлых делах или построением планов на будущее. Хотя прошлого уже нет, а будущего еще нет, из-за иллюзорного «вчера» и «завтра» человек упускает единственную реальность — «сегодня».
Мы обитатели сегодняшнего дня. Печаль о завтрашнем — загадка для меня. К чему безумствовать! Живи, свое Сегодня Как величайшее сокровище храня.
(Перев. И. Голубева)
Время и пространство — просто способ, которым мы привыкли воспринимать мир. Освободившись от иллюзии времени, можно погрузиться в вечность настоящего. Не мечтать о мгновении, настолько прекрасном, чтобы захотелось сказать ему «остановись», а остановить время — и этот миг будет бесконечно прекрасен.
Коль день прошел, о нем не вспомяни. Пред днем грядущим в страхе не стони. О прошлом и грядущем не печалься. На миг один в блаженстве утони!
(Перев. Ц. Бону)
А вот и психотехника Хайяма:
Живи, где хмель царит: «престол Махмуда» — он, Пируй, где чанг поет: «напев Дауда» — он. Не омрачай свой день пи будущим, ни прошлым: Чудеснее, чудак, любого «чуда» — он!
(Перев. И. Голубева)
Как прекрасны и как неизменно новы И румянец любимой, и зелень травы!
Эта формула Корана по-арабски звучит ла аллах илля аллах!
Дословно:
Невзгод скоротечных не бойся. Всего того, что непостоянно, не бойся. Наполни радостью данный миг, — Не думай о прошедшем, грядущего не бойся.
Будь веселым и ты; не скорби о минувшем, Не тверди, обливаясь слезами: «Увы!»
(Перев, Г. Плисецкого)
Лепешка из пшеничного зерна, Нога баранья да кувшин вина. Подруга, словно ранняя весна, — Отрада, что султану не дана!
(Перев. Ц. Бону)
Здесь трудно не упомянуть тантризм с его «пятью средствами освобождения» паньчамакара): .мадия (алкоголь), мамса (мясо), матсья (рыба), мудра (жареные .«зерна, афродизиак), майтхуна (ритуальное совокупление). Однако развивать эту тему не хочется — не только из-за того, что в Индии тантризм деградировал и приобрел весь-ма дурную репутацию (а на Западе под ярлыком тантры кроме разврата, похоже, вообще ничего не было), но и потому, что Хайям не так уж прост:
Будь с виду бестолков. И вольный хмель веков Хоть пригоршнями пей, мороча простаков. Поймет и бестолочь, тут без толку соваться, «Что толку толковать тому, кто бестолков!»
(Перев. И. Голубева)
Себя и своих последователей Хайям называет «винопоклонниками»:
Винопоклонникам известен мир иной. Мы будем за вино платить любой ценой. Я во хмельном пылу непостижим? Не диво. Хмельной понятен тем, кто знает пыл хмельной.
(Перев. И. Голубева)
Вспомнив символическое значение терминов «вино», «пир», «Друг (подруга)» и пр., Мы сможем в какой-то степени понять религию Хайяма:
Есть много вер и все несхожи... Что значит — ересь, грех, ислам? Любовь к Тебе я выбрал. Боже, Все прочее — ничтожный хлам.
(Перев. А. Грузинского)
Путь всепоглощающей любви к Богу на санскрите называется бхакти-йогой. Его уникальность в том, что здесь метод (любовное служение Богу) достижения конечной цели тождествен ей,ибо душа изначально связана со Всевышним узами любви.
В день созданья небес и небесных основ, С прочной точкой опоры среди Близнецов, Как огонь со свечой, неразлучно спаяли Нас с любовью к Тебе сотней крепких оков.
(Перев. Н. Тенигиной)
В тантризме также существует традиция символического толкования компонентов паньчамакары; например, мудра понимается как определенная позиция пальцев руки, имеющая магический смысл.
Духовная практика (садхана) бхактов включает в себя несколько процессов, из которых у Хайяма мы встречаем следующие:
(1) Молитва (вандана). Часто утверждают, что Хайям отрицал молитву или, по крайней мере, был в ней нерадии:
На Твое лишь милосердье уповаем мы, Аллах,
Нерадивые в молитвах, неповинные в грехах.
Твои воля беспредельна, потому смогли возникнуть:
В сердце грешника — надежда, а в душе святоши — страх.
(Перев, Я, Козловского)
На самом деле Омар Хайям молился: это известно из его жизнеописаний, а нижеследующее четверостишие является чудесным образцом молитвы, в которой нет просьб о материальном, а лишь — «Да будет воля Твоя»:
Так часто мне, слепцу, добром казалось зло! Так много зла добро на свет произвело! И растерялся я: просить о чем, Всевышний? Уж Ты придумай сам, что мне бы впрок пошло.
(Перев. И. Голубсва)
Очень большое внимание Хайям уделяет рассветной (и вечерней) (2) медитации (дхъяне). Считается, что на стыке дня и ночи (в сандхи) медитация особенно эффективна, так как в это время психоэмоциональное восприятие человека обостряется:
Где музыка — воспеть рассветное питье? Восторгом, сердце, встреть рассветное питье. Три счастья на земле: Любовь, нетрезвый разум, Но главное, заметь, рассветное питье.
(Перев. И. Голубсва)
«Нетрезвый разум» — сверхрациональная интуиция, выход за пределы ограничений логики. Совершить этот прорыв помогают (3) киртаны и бхаджаны — исполнение религиозных песнопений и мантр (мистических словесных формул):
В бокалы влей вина и песню затяни нам. Свой голос примешав к стенаньям соловьиным! Без песни пить нельзя, — ведь иначе вино Нам разливалось бы без бульканья кувшином.
(Перев. О. Румера)
(4) Натъя (ритуальный танец):
Как славно припустить над винным кубком в пляс — И прочь из памяти ушедшее от нас! Мы с душ своих — рабынь, вернее, арестанток — Оковы разума снимаем хоть па час.
(Перев. И. Голубева)
Сняв с души оковы разума, прекратив непрерывный внутренний диалог, человек выходит в сверхсознание, осознает величие Бога, а затем — свою единосущесть Ему:
Поглядите: валяется пьяный старик. Он лишился рассудка — и Бога постиг. Он в дорожную пыль головою поник. Бормоча; «Милосерден Аллах и велик!»
(Перев. Г. Плисецкого)
И днем и ночью ты взываешь к небесам, К далекому Творцу, укрывшемуся там. Примолкни хоть на миг, ответ Его услышишь: «Я не вдали, Я здесь, Я — это ты же сам».
(Перев. И. Голубева)
Глубокое осознание этих истин приводит к (5) атманиведане — полному вверению своей души Богу:
Я душу в дар несу, я от восторга пьян!..
Но одарять Тебя — как «тмин везти в Керман» .
И все-таки прими с такой же добротою,
Как взял у муравья подарок Сулейман.
В этом четверостишии упоминается Сулейман — библейский мудрый царь Соломон, который, принимая подарки, почтил муравья, поднесшего ему ножку саранчи. В традиции бхакти подчеркивается, что хотя самодостаточному Богу ничего не нужно, Он поощряет поклонение Себе, позволяющее верующему обрести высшее блаженство (ананду):
Страдая, Кранчий, я не знал, что наслажденья есть такие! Вино, я понял, превзошло все блага, радости другие! Налей вина мне; хоть на миг оно мне утром жизнь дарует, — О том, как сладок этот миг, узнать ты можешь у Мессии!
(Перев. С. Липкина)
Мессия (Иисус) говорил: «У Меня есть пища, которой вы не знаете... Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин 4:32—34). Это в какой-то степени проливает свет на «хлеб», «баранью ногу» и другую «пищу» Хайяма:
С тоской никто из нас не дружен. Хорошо. И пусть ни крошки нет на ужин — хорошо. С незримой кухни тайн мы получаем пищу, И чужакам наш хлеб — не нужен. Хорошо!
(Перев. И. Голубева)
— провинция, известия своими пряностями (в том числе и тмином). шиитский святой Тукарам выражал сходные эмоции по отношению к Вишну (Нараяне, Раме):
Как Гебе, Господи, служат, не знаю. В богослужении смысла не вижу; Даже вода — это Ты, Вездесущий, Кроме Тебя, мне пожертвовать нечем. В каждом цветке узнаю Тебя, Боже, И у меня опускаются руки. Рис нам даруешь, даруешь нам бетель. Не угощать же Тебя мне Тобою!
Всем драгаценностям Ты драгоценность, И не бывает богатства другого. Ты песнопенье, и слушатель Ты же. Негде плясать нам — Нараяна всюду. Тука вещает: «Я весь Твое имя. Рама. Нараяна, свет и светильник».
(Перев. С. Севериева)
Апокрифическая «История Иакова о рождении Марии» (VIII) повествует: «Находилась же Мария в храме Господнем как голубка и пищу принимала из руки ангела». Об этом же говорится и В Коране (3.32): «Захария, каждый раз когда входил к ней в ее обитель, находил перед ней пищу. Он сказал: "Мария, откуда тебе это?" Она сказала: "Это от Бога; ибо Бог, кого хочешь, питает без счета"» (Перев. Г. Саблукова). И все-таки нам, пожалуй, надо подумать о хлебе насущном — если не на ужин (который, как известно, лучше отдать врагу), то на завтрак. Хайям трезво смотрит на реалии жизни и признает необходимость минимального удовлетворения потребностей тела (но не более того):
Хорошо, если платье твое без прорех. И о хлебе насущном подумать не грех. А всего остального и даром не надо — Жизнь дороже богатства и почестей всех.
(Перев. Г. Плисецкого)
Человеку, чьи базовые потребности не удовлетворены, трудно сосредоточиться на духовном — он чувствует себя жертвой в джунглях мира:
Скажи, за что меня преследуешь, о небо? Будь камни у тебя, ты все их слало мне бы. Чтоб воду получить, я должен спину гнуть, Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба.
(Перев. О. Румера)
Хайям предписывает уделять земным заботам лишь каплю той энергии, которую следует ежедневно направлять на духовную жизнь:
Хмельная чаша нам хотя запрещена, Не обходись и дня без песни и вина; На землю выливай из полной чаши каплю, А после этого всю осушай до дна.
(Перев. О. Румера)
За грош дадут лепешек на два дня, Кувшин водой наполнится, звеня, — И надо ли, чтоб меньший звал владыкой Иль равный чтоб слугою звал меня!
(Перев. Ц, Банд и К. Арсеневой)
«Йога-сутры» древнеиндийского мудреца Патанджали начинаются классическим определением: «Йога — это успокоение вихрей ума». Как для здоровья тела необходима пища и кров, так и для спокойствия ума нужно свести к минимуму зависимость от социума:
Если есть у тебя для жилья закуток —
В наше подлое время — и хлеба кусок,
Если ты никому не слуга, не хозяин —
Счастлив ты и воистину духом высок.
(Перев. Г. Плисецкого)
К Нему идти ты хочешь? Оставь жену, детей,
И все, что мило сердцу, и близких и друзей,
Все устрани, что может связать тебя в пути: Чтоб двигаться свободно, все путы рви скорей.
(Перев. Л. Некоры)
На Востоке издревле считают, что идеально способствует духовному развитию образ жизни монаха — санньясина (санскр.), дервиша (перс.):
Освободись, о сердце, от плена чувств земных, От радостей любовных, от горестей пустых. Иди к дервишам, сердце, присядь на их порог... И ты, быть может, станешь святым среди святых.
(Перев. Л. Некоры)
Материальная бедность нищего монаха оборачивается духовным богатством.
Из медресе разврат сочится без конца, Подачки делят там, грызня чернит сердца. Сбеги в развалины! Живи как этот нищий:
Ей-богу, вот кто — шах на троне средь дворца!
(Перев. И. Голубева)
Посвященные и тайны небес хоть скромны, Но в могуществе духа царям лишь равны. Пусть в глазах христиан, мусульман, иудеев Их заблудшими чтут, но пути их верны.
(Перев. Н. Тенишной)
Сильного духом человека, в высшей степени отмеченного небесной благодатью, в Индии называют парамахамсой — «духовным лебедем». Согласно поверью, лебедь способен выпить из смеси молока с водой только молоко, оставив воду; так и парама-хамса, живя на земле, принимает только милость Бога и не пятнается материальной
Скакуна твоего, небом избранный шах, Подковал золотыми гвоздями Аллах.
Путь-дорогу серебряным выстелил снегом,
** Чтоб копыта его не ступали во прах .
(Перев. Г. Плисецкого)
Свами Криянанда (ученик Парамахамсы Йогананды) в тридцать шестой главе своей книги «Путь» пишет:
Даже для мирских людей простая жизнь является важным ключом к счастью. Через дорогу от места уединения Мастера в Твенти-Нанн-Палмс в одиночестве жил человек, обитавший в маленькой одноком-натной хижине. У него не было сада, в доме почти не было современных удобств, однако он весь светился
. Он не был обременен долгами, не занимался бесполезными домашними делами, чтобы транжирить часы свободы. Вновь и вновь проигрывал он запись популярной песни, выражавшей его пол-нейшую удовлетворенность жизнью: "У меня есть домик в Твенти-Нанн-Палмс". Мастер, глядя однажды на жилище этого человека, заметил: "Он словно король в своем дворце! Такова радость простой жизни!"»
„ ,, „
Исследователи обычно воспринимают это четверостишие как несвойственный Хайаму панегирик и даже
приписываютего азербайджанской поэтессе Мехсети Гянджеви (XII в.), ссылаясь на легенду: «Однажды Мехсети. согласно занимаемому ею положению, присутствовала как равная с поэтами и литераторами на
собрании султана Санджара. Для выполнений какого-то дела она вышла из помещения и увидела, что выпало много, снега и он покрыл всю землю. Когда она вернулась в помещение, султан осведомился у нее о состоянии погоды. Мехсети тут же экспромтом сочинила это четверостишие и произнесла его в ответ на вопрос шаха».
Хайям призывает нас «перейти в его веру» и тоже стать парамахамсами, пьющими духовную радость, оставляя нетронутой горькую воду мирской жизни:
Если хочешь покоиться в неге блаженной И у ног своих мир этот видеть надменный, Перейди в мою веру. Учись у меня, — Пей вино, но не пей эту горечь Вселенной!
(Перев. В. Державина)
За чашею ловлю веселья миг,
Ни правоверный я, ни еретик.
«Невеста-жизнь, какой угоден выкуп?» —
«Из сердца бьющий радости родник».
(Перев. Ц. Бану)
Тем не менее нужно отдавать себе отчет в том, что для обретения вечной жизни и безграничной духовной радости не достаточно записаться па разрекламированные «десятидневные курсы интенсивного просветления»:
Про вещий хакикат* не выспросишь за час. Раздай имущество, как и любой из нас, Невзгодами свой дух воспитывай полвека, Тогда и сам поймешь, скак приходить в экстаз».
(Перев. И. Голубева)
Независимо от того, готовы ли мы платить такую цену, надеюсь, что теперь пред вами более рельефно предстанет очищенный от шелухи плоских штампов образ Омара Хайяма, который говорил о себе:
Пусть адрес мой — «кабак», пусть «Винный Омут» — я,
Пусть «Виноверец» я, по мненью дурачья.
Но я — вселенский дух в зороастрийском храме...
(Перев. И. Голубева)
Дмитрий Бурба
В суфизме хакикат («истина») — название высшей ступени богопознания, которой предшествуют
шариат (исполнение законов ислама), тарикат (послушничество в роли мюрида) и мартрат (познание мира как эманации Бога).
ПРЕДИСЛОВИЕ Парамахамсы Йогананды
Много лет назад я встретил в Индии седого поэта-перса, который рассказал мне, что в персидских стихах часто бывает два смысловых уровня: внутренний и внешний. Помню, какое удовольствие мне доставило его объяснение двойного смысла нескольких персидских стихотворений. Однажды, глубоко сосредоточившись на страни-цах, Рубайята» Омара Хайяма, я вдруг увидел, как стены их внешнего значения и моему взору открылось обширное внутреннее пространство, усыпанное сокровищами.
Даже раньше я любовался (тогда еще снаружи) красотой мудрости «Рубайята». Я чувствовал, что если этот замок грез истины будет открыт чьим-то проницательным взором. то он сможет укрыть многих, ищущих убежища от армии неведения.
Блгодаря определенным тайным божественным законам такие бесценные духовные сокровища, как «Рубайят», не исчезают с земли и по прошествии столетий неверного понимания. Даже в Персии не все из глубокой философии Омара Хайяма понято в той полноте. в которой я старался представить его стихи.
Так как скрытая духовная основа «Рубайята» противостоит разрушительному дей-ствию времени, то ищущие утешения любящие истину души все еще могут обратиться к
его мудрости
В Персии Омара Хайяма часто воспринимают как возвышенного учителя-мистика, а его Рубайят» — как вдохновенный суфийский текст .
Омар Хайям был первым великим суфийским автором, — пишет профессор Чарльз Хорн в предисловии к «Рубайяту», вышедшему в восьмом томе серии «Священные книги и древние тексты Востока» (Лондон, 1917). — К сожалению, большинство запад-воя читателей воспринимают Омара как языческого поэта эротики и пьяницу, которого интерисует только вино и земные удовольствия. Это характерное недоразумение имеет место и по отношению к суфизму вообще. Запад судит об Омаре, исходя из собственных представлений.. Но если мы хотим понять Восток, нужно попытаться взглянуть на вос-точные тексты глазами людей, живущих там. Для многих жителей Запада будет неожи-данностью узнать, что в Персии нет споров относительно стихов Омара и их значения: автор почитается как великий религиозный поэт.
Суфии — последователи исламского мистицизма, который Британская энциклопедия описывает кап аспект исламского вероучения и практики, приверженцы которого находят истину божественной любви и знания в непосредственном личном контакте с Богом. Включает в себя мистические методы постижения природы человека и ощущения присутствия в мире божественной любви и мудрости». Арабы называют суфиев факирами, а персы — дервишами
Его восхваления вина и любви представляют собой классические суфийские метафоры: под вином понимается духовная радость, а Любовь — восторженная преданность Богу...
Омар не выставлял свое знание напоказ, а завуалировал его. Абсурдно относиться к
подобному человеку как к бражнику и бездельнику, однако его глубокие стихи, кажу-
щиеся на первый взгляд поверхностными, вводят в заблуждение» .
Омар, как и другие поэты-суфии, использовал популярные метафоры и изображал привычные радости жизни, чтобы обычный человек мог сравнить их с высшими духовными радостями. Людям, которые привыкли пить вино, чтобы на время забыть о своих печалях и непреодолимых трудностях жизни, Омар предлагает нечто лучшее — нектар просветления и божественный экстаз, которые позволяют человеку навсегда избавиться от всех скорбей. Конечно, Омар не взял бы на себя труд составить столько четверостиший просто для того, чтобы посоветовать людям искать забвения в пьянстве!
Ж. Б. Никола, чей французский перевод 464 рубай (четверостиший) увидел свет в 1867 г., спустя несколько лет после первого издания Эдварда Фитцджеральда, оспаривал его утверждение о том, что Омар был материалистом. Фитцджеральд так говорит об этом в предисловии ко второму изданию:
«Никола, чей перевод напомнил мне кое о чем, а в чем-то послужил и уроком, считает Омара не материалистом-эпикурейцем (которым я изобразил его, передав буквальный смысл рубай), а мистиком, скрывшим Божество под масками вина, виночерпия и т.д., как предположительно делал Хафиз и остальные поэты-суфии... Таково традиционное предположение относительно «вина» и «кравчего» Хайяма; некоторые ученые просто уверены в этом, видя в Хайяме суфия, чуть ли не святого».
Омар недвусмысленно показал, что вино символизирует собой опьянение божественной любовью и радостью. Многие его строфы настолько духовны, что им просто трудно приписать какое-либо материальное значение: таковы, например, рубай XLIV, LX и LXVI.
С помощью персидского ученого я перевел «Рубайят» с языка оригинала на английский. Однако в таком дословном переводе четверостишия Хайяма потеряли свою искро-метность. Когда же я сравнил этот перевод с работой Фитцджеральда, то понял, что божественное вдохновение помогло ему передать в музыке английских слов сущность написанного Хайямом. Поэтому я решил раскрывать внутреннее значение стихов Омара, пользуясь именно переводом Фитцджеральда (а не своим или каким-либо еще) .
О заведомо неверном понимании своих стихов «простаками» Хайям говорит, например, в рубай XI. — Прим, перев
Фитцджеральд подготовил пять редакций "Рубайата". Парамахамса Йогананда выбрал для интерпретации мерное издание, утверждая, что у поэта «первое вдохновение спонтанно, естественно и искренне. Созданное под его воздействием часто наиболее глубоко и чисто... Другие комментаторы давали разным редакциям перевода Фитцджеральда такую же оценку. Например, Дж. Б, Риттенхауз в предисловии к версии «Рубайята», вышедшей в 1900 г.. утверждал, что во втором издании Фитцджеральда «изначальный перевод был существенно изменен, и в некоторых случаях его звучание стало слабее*.. Также он отметил, что в пересмотренных стихах "были утрачены огонь и яркость.".. — Прим, анг.. издат.
Мне хотелось бы надеяться, что вы будете читать не только «духовные интерпре-тации но и «глоссарии» — это поможет понять логику и глубину толкования. А чита-тели пожелавшие прочесть «практические приложении >, найдут в них много искренних и практичных советов о том, как с пользой применить эти истины в повседневной жизни.
Так как истинным вином грез Омара было опьянение божественной любовью, в при-ложении я поместил несколько абзацев о Божественной Любви, которые были обретены мною в священном храме внутреннего восприятия. Именно эту Божественную Любовь Омар предлагал в качестве ответа на все вопросы и как панацею от всех бед.
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
(Перев. О. Румера)
Когда-то у меня даже вышел сборник стихов, стилизованных «под Хайяма», Но я всегда чувствовал внутренний протест, если на пирушке с обильными возлияниями тамада брал себе в помощники великого поэта. Еще больше, чем упоминание его имени всуе, меня возмущал укоренившийся взгляд на Омара Хайяма как на беспросветного пьяницу, сумевшего написать несколько строф в промежутках между похмельной дрожью рук и невменяемостью очередного опьянения. Будь Хайям действительно таким, разве смог бы он стать учеником шейха аль-Раиса Абу Али Хусейна ибн Сины (Авиценны) и почти сравниться с ним в научной известности? Когда ухитрился «бесшабашный гуляка » построить величайшую в мире обсерваторию, разработать новый календарь (который точнее современного на 7 секунд), в совершенстве изучить Коран и арабский язык (и перевести с него на фарси сочинения Авиценны), стать искусным врачом и астрологом, написать массу трактатов по философии, медицине, теории музыки, физике, геометрии, алгебре (в частности, на 600 лет раньше своего английского коллеги применить «бином Ньютона» )? Стоит помнить об этом, когда читаешь, что «смысла нет в изученье наук» ... Однако из песни слова тоже не выкинешь; как быть с вином, упоминаемом чуть ли не в каждом рубай (четверостишии) Хайяма? В послесловии к вышедшему в Петербурге (в 1993 г.) сборнику стихов Омара Хайяма под редакцией А. Ш. Шахвердова читаем: Чаще всего образ вина в хайямовских четверостишиях следует понимать расширитель -
Таким образом, название знаменитой формулы <х+у)" = хп + Jx"-' + ... + п(|И) (n-k+l^y + + -isyn.< + у,
неверно вдвойне: rfTO не только не бином («двучлен»), но и не «Ньютона».
**
Так как истина вечно уходит из рук —
Не пытайся понять непонятное, друг, Чашу в руки бери, оставайся невеждой. Нету смысла, поверь, в изученье наук!
(Перев. Г. Плисецкого)
1
но, как олицетворение всех доступных житейских утех». Предложенное «расширенное» понимание выглядит очень узким (а нередко и вовсе неверным) — особенно если вспомнить, как к образу запретного у мусульман хмельного напитка обращались исламские поэты задолго до Хайяма. Лишь один пример — отрывок из поэмы Абу Нуваса (756—813):
Отдаешь ты Белокурую с нежным именем Вино,
Много золота червонного ей в приданое дано.
Соблюдай ее, чтоб недруги не смеялись за глаза,
А не то откажет в ягодах виноградная лоза.
Не жалея меру золота я отсыпал за внно,
Несверленых меру яхонтов отвалил я заодно.
А вино в кувшине плачется: «Пожалей, кувшин, меня!
Я. кувшин, дрожу от ужаса, увидав язык огня».
Я сказал: «Бояться нечего, коль останешься со мной».
"Даже солнца?» — «Разумеется! Спал уже полдневный зной».
Та спросила: «Кем я сватана?» Я ответил: «Сам я сват».
«Кто жених?» — «Он именуется то Ручей, то Водопад.
Та спросила: «Кто оженит нас?» Я сказал; «Оженит лед!»
А она: «Но Белокурая в дом из бревен не пойдет!»
Я: «Твой дом — изделье звонкое фараоновых времен!»
А она: «Любовь горячая забрала меня в полон.
Только пьянице безвкусному ты меня не подноси,
Драгоценность благовонную нить сквалыгу не проси.
Не давай огнепоклонникам — мне огонь невмоготу.
Ни потомкам израиловым, пи молящимся кресту.
Не давай юнцу, приличиям не ученому пока,
Или день и ночь нетрезвому посидельцу кабака.
Наливай меня способному чтить достоинства мои,
Кличь покраше Виночерпия и арабов напои!»
Нить тебя, вино запретное, допустимо лишь тому.
Кто оставил в винном погребе опустевшую суму.
(Перев. С. Шервинского)
Не увидеть в этих строках (многие из которых почти дословно повторяются в четверостишиях Хайяма) скрытого символизма может разве что слепой, О символике такого мистического направления в исламе, как суфизм (течение, близкое к экстатическому индийскому культу бхакти — всепоглощающей любви и преданности Божеству), а также о сходстве воззрений Хайяма с суфийскими написано немало (см. Предисловие и Введение). Характер опьяненного Богом дервиша-суфия гениально передал Николай Гумилев:
Соловьи на кипарисах и над озером луна.
Камень черный, камень белый, мною выпил я вина.
Мне сейчас бутылка пела громче сердца моего;
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера.
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра.
И хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
8
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Я бродяга и трущобник, непутевый человек.
Все, чему я научился, все забыл теперь навек
Ради розовой усмешки и напева одного:
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья.
О любви спросите у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы черен тайну гроба своего:
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Под луною всколыхнулись в дымном озере струи.
На высоких кипарисах замолчали соловьи.
Лишь один запел так громко, тот, не певший ничего:
«Мир лишь луч от лика Друга, все иное — тень Его!»
Это стихотворение, как и рубай Хайяма, насыщено классическими символами: Виночерпий, вино, бутылка, камень черный, камень белый... Игорь Голубев, автор современного полного перевода «Рубайята», пишет, что «Хайям подменил в стихах философские формулы художественными образами; он же превратил их в криптограмму, применив условный язык, слона-символы, потребовавшие разгадки». К этому его подтолкнула отнюдь не одна лишь любовь к составлению ребусов.
Секрет от подлецов приходится скрывать. От болтунов-глуппов приходится скрывать. Смотри, для всех людей ты что-то делать начал? От всех людей лицо приходится скрывать.
(Перев. И, Голубев)
Одна моя знакомая, попавшая за «религиозную пропаганду» в годы советской власти за решетку, рассказывала, как на зоне ее притесняли в качестве «самой опасной преступницы ». Однажды она не выдержала: «Неужели я страшнее имярек, которая убивала людей, перемалывала их трупы через мясорубку, а потом спускала в унитаз?» Ответ был просто потрясающим по своей правдивости: «Да, потому что у нее наше (материалистическое) мировоззрение». В тоталитарном обществе свободомыслие — самое тяжкое преступление. После смерти покровителей Хайяма (визиря Низам аль-Мулька во сне зарезали воинствующие исмаилиты; они же, вероятно, отравили правителя Ирана — Мелик-шаха), когда всю страну захлестнула война террора и насилия, ему, чтобы доказать религиозным фундаменталистам свою правоверность, даже пришлось совершить хадж (паломничество в Мекку). От всего этого у поэта вырвалось:
И минареты пусть, и медресе — падут,
Иначе каландар вотще вершит свой труд!..
Здесь веру ересью, здесь ересь верой чтут, А божий человек — не мусульманин тут '.
(Перев. И. Голубева)
Медресе — в мусульманских странах — средняя и высшая школа, готовящая служителей культа, учителей и государственных служащих. Каландар — странствующий аскет, дервиш.
Носители любого «единственно верного» учения могут простить какое угодно прегрешение, лишь бы человек оставался послушным слугой «нашей» идеологии. Вот и вынужден был Хайям говорить эзоповым языком: уж лучше прослыть пьяницей и разврат-пиком, чем быть казненным за «проповедь древней философии», как Сухраварди (XII в.), или четвертованным, как в десятом веке мученик Хусейн ибн-Мансур аль-Халладж (которому в вину вменяли повторение фразы, являющейся сущностью Упанишад: «Я есмь Брахман»).
Во мне вы видите чудовище разврата? Пустое! Вы ль, ханжи, живете так уж свято? Я, правда, пьяница, блудник и мужелюб, Но в остальном —- слуга послушный шариата .
(Перев. О. Румера)
Омар Хайям на много веков опередил свое время. Ни одно из его научных открытий не было по достоинству оценено современниками. Как все выдающиеся люди, которые чувствуют свою чужеродность серому окружению, Хайям был одинок.
О тайнах Бытия, что стали ясны мне.
Тайком пишу в тетрады болтать опасно мне.
Во всей Вселенной нет такого человека,
Кто понял бы меня... Вот что ужасно мне.
(Перев. И. Голубева)
К поэзии Хайяма в полной мере применимо его же четверостишие:
Все, что видим мы, — видимость только одна. Далеко от поверхности мира до дна. Полагай несущественным явное в мире, Ибо тайная сущность вещей — не видна.
(Перев. Г. Плисецкого)
И все же если внимательно приглядеться к стихам Хайяма, то прямо в них можно частично найти разгадку его тайнописи. Например, вот расшифровка символов из рубай LXXV («камень» и «бокал»):
Я знаю, небосвод, мой добрый опекун:
Смерть — камень, жизнь — стекло, а ты — палач и лгун.
До мерки «семьдесят» наполнится мой кубок.
Ты выхватишь его и ахнешь об валун.
(Перев. И. Голубева)
Много лет назад я подчеркнул в переведенном Германом Плисецким «Рубайяте» несколько слов одного из четверостиший, а рядом нарисовал «ключ к интерпретации» главных символов Хайяма:
Алый лал наливай в пиалу из ковша, Пиала — это тело, а влага — душа.
Шариат — основанная на Коране совокупность правовых и религиозных норм ислама.
Символы у Хайяма не статичны: по отношению к телу душа — «вино», но она сама становится «кубком» для Бога:
Вино — мой Бог и вера, о Кравчий благосклонный, Моя душа, о Кравчий, сей кубок благовонный. Вино ты отвергаешь, как беззаконье, ересь, А я вина и кубка всегда блюду законы.
(Перев. С. Липкина)
Свойства этого «вина» (оно же «сок лоз», «живая вода», «вино познанья» и т. п.)
кардинально отличаются от обычного хмельного напитка. Духовное вино не притупляет чувства, а пробуждает духовное восприятие:
Зачем я пью вино? Шататься под луной? Прохожего пугать бравадою хмельной?.. Я из бесчувствия вытягиваю душу, Затем и пью всегда, причины пет иной.
(Перев. И. Голубева)
И тем не менее духовное «трезвление» (так этот процесс называется в православной
мистике) в конце концов приводит к опьянению Богом:
„* Чем ближе к смерти я, тем каждый день живей ;
Чем царственнее дух, тем плоть моя скудней...
Все удивительней вино существованья:
Чем отрезвленней я, тем становлюсь хмельней.
(Перев, И. Голубева)
"Дом питейный» («кабак», «майхана», «трущобы») Хайяма тоже весьма необычен; его описание заставляет подумать о монашеской келье:
В дом питейный ты зря, наугад, не ходи, Коль с монахами терпишь разлад — не ходи. Этот путь — путь людей одиноких и гордых, — В уголок этот ты для услад не ходи!
(Перев. Н. Тенигиной)
Как видим, воспринимать «вино» Хайяма всегда буквально (как спиртосодержащую жидкость) — все равно что дословно перевести известные слова Христа spiritus quidtm j'ompfus esj, caro auiem in/irma как «спирт хорош, а мясо протухло». Хайям проти-
- поставляет свое «вино» дурманящим субстанциям;
Говорят: есть гашиш — так тоска не страшна, С ним ни арфа, ни чаша вина не нужна. По учению знающих точно известно: Лучше сотни наркотиков — капля вина!
(Перев. И. Тенигиной)
Возможно, именно эти слова вдохновили Бальмонта на схожие строки:
С утра уныние и ложь И копошащиеся черти... День только к вечеру хорош. Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.
Дух бодр, плоть же немощна» (Мф 26:41).
«Виночерпий» («Кравчий», «Саки») у Хайяма тоже явно не простой виноторговец:
О Кравчий, Ты всех луноликих краше, Твой лик сравню с Джамшидовой чашей. Когда идешь, у ног Твоих лучится пыль, Как сонм светил над головою нашей.
(Перев. Д. Седых)
Кравчий, знанья вино — благородный бальзам. Лишь невежды обходят познания храм. Без познанья — ничто человек во Вселенной! Это — цель! Ее свет пусть сопутствует нам!
(Перев. И. Тенигиной)
" Вино знанья» просветляет душу и дарует ей вселенское видение:
Дайте чашу! Сей мир в вечном мраке живет, И .живая вода от Тебя лишь идет. Мир и то, что есть в мире, — хвала Мухаммаду, — Это Ты, кто творит и творимых ведет.
(Перев. Н. Тенигиной)
Здесь мы подходим ко второму (по частоте употребления) после «вина» и тесно с ним связанному слову-символу «Друг». Посвященные Ему стихи (в которых данный термин обычно переводят как «подруга») образуют целый пласт так называемой «любовной лирики» Хайяма.
Друг, Твое вино питает существо мое живое, Лик Твой нежный мне сияет, словно солнце заревое. Встань и дай мне на мгновенье замереть у ног Твоих, Смерть у ног Твоих мне лучше сотни жизней старца Ноя.
(Перев. В. Державина)
Подобные стихи вполне созвучны поэзии индийских бхактов, воспевающих Высшего Возлюбленного. В качестве примера приведем знаменитые строки Кришна-даса, бывшего в XVI в. настоятелем расположенного у холма Говардхана храма Шри Натхаджи:
Я к Стопам припал прекрасным, слезы вырвались наружу. Разум мой пленен навечно красотою Гиридхара; Кришна-дас служенью Кришне отлает всю свою душу, Ну а тело, если хочет, пусть потреплет здесь сансара .
Примечательно, что первая исполнительница этого песнопения, лишь только закончила его, тут же «отдала Богу душу» (и в бытовом смысле этого выражения);Йогананда сказал бы, что она «вошла и окончательное самадхи, слившись с вездесущим Духом»:
Гиридхap («Держащий холм») — одно из имен Кришны.
Сансара — бренный материальный мир, где душа вынуждена вращаться в круговороте рождений-
смертей.
Вдруг Любовь, словно кровь, пронизала меня, Мысль о Друге моем пропитала меня. Друг мой всем овладел, бренной плотью и сутью — Живо имя мое, но не стало меня.
(Перев. И. Тенигиной)
На «Друга» Хайяма устремлены мысли и взоры не только мусульман и индусов, но и последователей всех остальных религий:
К христианам, к евреям я в храмы ходил — Обращен на Тебя взор молящихся был, Я к язычникам шел, помня встречу с Тобою. Твой кудрей завиток им для четок служил!
(Перев. Н. Тенгиной)
Обвинять Хайяма в пропаганде разврата не менее нелепо, чем в призыве к пьянству, — божественная Любовь не имеет ничего общего с похотью, они взаимоисключают друг друга:
Страсть не может с глубокой Любовью дружить, Если сможет, то вместе не долго им быть. Вздумай курица с соколом рядом подняться, Даже выше забора — увы — ей не взмыть.
(Перев. Н. Тенигиной)
Когда к жизни Любовь меня в мир призвала. Мне уроки Любви она сразу дала. Ключ волшебный сковала из сердца частичек И к сокровищам Духа меня привела.
(Перев. Н. Тенигиной)
Если низменной похоти станешь рабом — Будешь в старости пуст, как покинутый дом. Оглянись на себя И подумай о том, Кто ты есть, где ты есть и — куда же потом?
(Перев. Г. Плисецкого)
К сожалению, людям свойственно гораздо чаще оглядываться на других., ища в окружающих поддержки своим заблуждениям. Точно так же, как в девятнадцатом веке на Западе (а у нас в двадцатом — как всегда, с опозданием) Хайяму приписывали «передовое» материалистическое мировоззрение, так сегодня его причисляют к своим и ортодоксальные мусульмане (например, иранский исследователь Фуруги), и суфии. Идрисшах в книге «Путь суфиев» называет Омара Хайяма «практическим наставником суфизма» и не упускает возможности высказать свое неудовольствие первому из западных переводчиков «Рубайята» Эдвину Фитцджеральду, который «подобно многим востоковедам-схоластам вообразил, что поскольку Хайям время от времени выдвигает существенно расходящиеся точки зрения, то он должен страдать психической неуравновешенностью. Такое отношение, хотя и характерное для множества представителей академической науки, столь же обоснованно, как мнение человека, считающего, что если кто-то показывает вам
нечто, то он непременно должен этому верить; а если он показывает вам несколько вещей, то подлежит отождествлению со всеми ими. Но Фитцджеральд повинен гораздо в большем, чем в слабых мыслительных способностях. То, что он придал своим переводам Хайяма характер антисуфийской пропаганды, не может быть оправдано даже его наиболее рьяными защитниками. Как следствие этого, они норовят обходить молчанием такую поразительную непорядочность».
Действительно, у Хайяма есть (или ему приписываются) явно суфийские стихи, например:
Нищим дервишем ставши — достигнешь высот. Сердце в кровь изодравши — достигнешь высот. Прочь, пустые мечты о великих свершеньях! Лишь с собой совладавши — достигнешь высот.
(Перев. Г. Плисецкого)
Однако как быть с не менее красноречивыми антисуфийскими четверостишиями?
Зовешься суфием, а в сердце мрак? — увы. В призывах ханжеских большой мастак? — увы. Лохмотья раздобыл — отшельникам на зависть! Посмотрит завтра Бог и скажет так: «Увы!»
(Перев. И. Голубева)
Саки! Так хочется свободы сердцу! Но
Как морю из себя излиться не дано,
Не то что суфию: он так наполнен мутью.
Что льются чушь — из уст и мимо рта — вино.
(Перев. И. Голубева)
«Психическая неуравновешенность»? Думается, что дело а другом. Стихи Хайяма — не строгий логически последовательный философский трактат. Многие рубай были произнесены им экспромтом, под влиянием каких-то конкретных обстоятельств. А в душе человека (особенно с богатым внутренним миром) все вовсе не так уж гладко и непротиворечиво:
О чадо четырех стихий, внемли ты вести
Из мира тайного, не знающего лести!
Ты зверь и человек, злой дух и ангел ты;
Все, чем ты кажешься, в тебе таится вместе.
(Перев, О. Румера)
Жизнь многогранна и не поддается линейному описанию. Каждое утверждение несет в себе отрицание, во всяком отрицании содержится скрытое утверждение. Герман Гессе а своем «Кратком жизнеописании» рассказывает: «Будь так или иначе мыслимо, чтобы человек совершенно свободно избирал себе религию, я по сокровеннейшей душевной потребности присоединился бы к одной из консервативных религии — к Конфуцию, или к брахманизму, или к римской церкви. Однако сделал бы я это из потребности в противоположном полюсе, отнюдь не из прирожденного сродства, ибо я не только случайно родился как сын благочестивых протестантов, но и есмь протестант по душевному складу и сути
чему нимало не противоречит моя глубокая антипатия к наличным на сегодняшний день протестантским вероисповеданиям). Ибо истинный протестант обороняется и против собственной церкви, как против всех других, ибо его суть принуждает его стоять больше за становление, нежели за бытие. И в этом смысле, пожалуй, Будда тоже был протестантом». В этом смысле и Омар Хайям тоже был «протестантом», самостоятельным мыслителем и человеком с настолько широким кругозором, что это обезопасило его от порабощенности узкими рамками какого-либо учения — даже такого, как суфизм, который сам -первоначально возник как протест против ограниченности официального ислама. (Увы, похоже, что определенная степень косности является непременным атрибутом любой организованной религии...)
Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе, Трезвон колоколов — язык смиренья рабий, И рабства черная печать равно лежит На четках и кресте, на церкви и михрабе .
(Перев. О. Румера)
Как надоели мне несносные ханжи!
Вина подай, Саки, и, кстати, заложи
Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик:
Не только на словах я враг всей этой лжи.
(Перев. О. Румера)
Хайяму совершенно не свойственна духовная гордыня, столь заметная в поведении и высказываниях суфиев (по крайней мере, современных):
Хоть власяницу ты почтенную припас. Дерюгой нищенской едва ль обманешь нас. Спесивости не скрыть, в обноски обрядясь; Похоже, для тебя привычнее — атлас.
(Перев. И. Голубева)
Лично мне больше всего импонирует в Хайяме такое бесценное (и не так уж часто встречающееся) качество, как самоирония, умение не смотреть на себя со «звериной серьезностью»:
В науке странствуя, порой менял я взгляд, В утрате цельного пути я виноват. Такой диковинке любой зевака рад; У однорукого в сто рукавов халат.
(Перев. И. Голубева)
У меня неоднократно возникало желание написать комментарий к стихам Хайяма. Но вначале (в советское время) такую книгу нельзя было бы издать по идеологическим причинам, потом — по финансовым... Последний мой всплеск интереса к этой почти
Кааба — храм в Мекке, главная святыня мусульман, место паломничества;
михраб — дугообразная сводчатая ниша во внутренней стене мечети, указывающая направление на
Каабу.
забытой идее имел место около года назад, когда я, редактируя перевод книги Свами Криянанды (Дональда Уолтерса — ученика Йогананды), узнал из нее, что Парамахамса Йогананда тоже был неравнодушен к Хайяму и писал интерпретации на его «Рубайят». Однако теперь у меня уже существенно уменьшилось желание поучать других — наверное, приблизился к тому душевному состоянию, пребывая в котором Хайям написал:
Мне мудрость не была чужда земная, Разгадки тайн ища, не ведал сна я. За семьдесят перевалило мне. Что ж я узнал? — Что ничего не знаю.
(Перев. Ц, Бану)
Поэтому, когда мне неожиданно предложили перевести книгу, которую вы держите в руках, я сразу же согласился, хотя и понимал, что встречусь в работе с немалыми
трудностями. Дело в том, что Йогананда комментировал поэму Эдвина Фитцджеральда «Рубайят Омара Хайяма» (см. Введение и Предисловие), которая является не столько переводом, сколько пересказом содержании сравнительно небольшого древнего рубайята (сборника четверостиший) — так называемой Бодлеанской рукописи. Поэтому сразу возник вопрос: кого переводить — Хайяма или Фитцджеральда? С одной стороны, всем известна азбучная истина: «Избегай двойных (с промежуточного языка) переводов!» Но ведь Йогананда комментировал именно Фитцджеральда, чья поэма, кстати, давным-давно уже переведена Осипом Румером ... Однако Румер переводил не первое издание поэмы, а существенно переработанную последующую редакцию, тогда как интерпретация Йогананды порой основана именно на том слове первоначального варианта, которое появилось у английского переводчика случайно, ради рифмы; на фразе, которая отсутствует у Хайяма и которой нет ни в одном из русских переводов. К тому же, несмотря на все уважение к таланту Фитцджеральда, истина Хайяма дороже произвольных толкований английского джентльмена...
В результате был избран (вслед за Буддой) «средний путь»: я постарался отобрать из существующих русских переводов (выполненных с оригинала или с подстрочников) те, которые максимально близки к английскому тексту и к комментариям Йогананды. В тех случаях, когда Фитцджеральд соединял в одном четверостишии строки разных рубай (или разбивал строфу на две), за основу брался один из стихов. И только те фрагменты, которые искажены до неузнаваемости или не имеют прямого отношения к Хайяму, были переведены непосредственно с английского. В результате ваш покорный слуга оказался в сборной команде переводчиков следующего состава: К. Бальмонт (рубай VII), Ц. Бану (XXV), Б. Голубев (XXXIX), И. Голубев (I, III, IV, IX, XI [строки 3-4], XIV, XX, XXIII, XXXVI, XXXVIII, XLIII, XLV [строки 3-4], XLVI, XLIX, L, LI [строка 3], LVIII [строки 1-3], LX [строки 1,3,4], LXII, LXVII), В. Державин (VIII [строки 1-2]), В. Зайцев (XII), В. Микрюков (XVII), Л. Некора (XXVIII, XLII [строки 3-4], LXXI), Г, Плисецкий (II, XVIII, XXII, XXVI, XXVII
Многие первые русские переводы Хайяма на поверку оказываются переводами с Фитцджеральда (к примеру — шестая часть четверостиший, переведенных Иваном Тхоржевским).
[строки 1-2], XXIX [строки 1-2], XXXVII, XLI, LIV [строки 1-3], LXI, LXIII [строки 1-2], LXV), А. Рапопорт (LXXIV), О. Румер (VI [строки 3-4], XVI, XIX, XXXII, XXXIV, XLIII [строки 2-4], LIII, LVI [строки 3-4], LXVIII, LXIX, LXX, LXXII, LXXV [строки 2,4], LXXIII), Г. Семенов (XXXI [строки 1,3,4]), А. Старостин (XXXV [строки 2—4]), Н. Тенигина (LII [строки 1—2]), И. Тхоржевский (X [строки 1-2], XIII, XXI, XL, LVII, LXIV).
Одним из недостатков английского издания «Вина мистики» является то, что хотя книги дает довольно ясное представление о воззрениях автора комментариев, она недостаточно четко выражает взгляды самого Хайяма. Впрочем, это не делает ее неинтересной, а отношение к священным писаниям (к разряду которых мы склонны отнести и
"Рубайят») Парамахамсы Йогананды, руководствующегося своим «интуитивным пониманием», даже сходно с позицией самого Хайяма, который ничтоже сумняшеся мог использовать Коран для шутливого обоснования «винопития»:
Способное и дух над бренностью вознесть,
И разуму подать спасительную весть,
И сердце укрепить, — вино и воспеваю
По слову Господа: «В нем польза людям есть» .
(Перев. И. Голубева)
Всего Хайяму приписывают около двух тысяч стихов. На мой взгляд, попытки выделить из них какое-то количество «подлинных» так же бесперспективны, как вычленить из других древних текстов (Бхагавад-гиты, афоризмов древнеиндийского моралиста Чанакьи, «Тирукурала» и пр.) «первоначальное ядро», обросшее за столетия дополнительным материалом. Даже если Хайям-поэт является существом синтетическим, родственным Козьме Пруткову (общим псевдонимом для целой плеяды авторов), он все равно и сейчас живее если не всех, то многих из живых. Увеличить репрезентативность подборки стихов Хайяма (Фитцджеральд использовал менее пяти процентов доступного ныне материала) призваны рубай, приведенные в сносках, а также нижеследующий
КРАТКИЙ ОЧЕРК ФИЛОСОФИИ ХАЙЯМ А-ПОЭТА*** Классический (для восточных религий) отправной пункт:
земная жизнь — юдоль скорби.
Жестокий этот мир нас подвергает смене Безвыходных скорбей, безжалостных мучений. Блажен, кто побыл в нем недолго и ушел, А кто не приходил совсем, еще блаженней.
(Перев. О. Румера)
Полная цитата: к Спрашивают тебя и вине и об игре в жребьи. Скажи: "От обоих их людям есть великий вред, хотя есть и полоза; но вред от них больше пользы"»(Коран 2.216). — Перев. Г. Саблукова.
Во Введении говорится о 250; некоторые хайамоведы доходят даже до шести (причем у разных ученых «подлинными» оказываются совершенно разные четверостишия).
Здесь мы не будем рассматривать философские трактаты Омара Хайяма.
Поток времен свиреп, везде угроза, Я уязвлен и жду все новых ран. В саду существ я сжавшаяся роза. Облито сердце кровью, как тюльпан.
(Перев. К. Бальмонта)
Конечно, так чувствует лишь то сердце, которое расширилось настолько, что ему пришлось сбросить с себя толстый слой змеиной кожи безразличия. Большинство же людей (которых еще не настигли болезни и старость) считают: «Да, есть проблемы, но ведь их можно решить. Главное — денег бы побольше!»
Говорят, человек ремесло должен знать, С идеалом отца все деянья сверять. В наше время, однако, иначе считают: «Пустяки! Надо золотом лишь обладать!»
(Персе. Н. Тенигиной)
Да, за деньги можно приобрести много вещей, «друзей», «любовь»... Но принесет ли это удовлетворение?
О, доколе ты по свету будешь кружить, Жить — не жить, ненасытному телу служить? Где, когда и кому, милый мой, удавалось До потери желаний себя ублажить?
(Перев. Г. Семенова)
Желания тела ненасытны, а за наслаждениями всегда следуют страдания:
Из веселого места иду я вчера.
Вижу, роза охвачена жаром костра.
«О, — вскричал я, — за что же казнят тебя, роза?» —
«Как за что? Наслаждалась я жизнью с утра».
(Перев. Г. Семенова)
Постой! Пускай игрой страстей тебя манят.
И меч уже сверкнул, а ты, беспечный, рад!..
Не лепечи хвалу, халву судьбы вкушая:
Густой, как патока, в нее подмешан яд.
(Перев. И, Голубева)
Все мирские наслаждения заканчиваются.
Если будешь всю жизнь наслаждений искать: Пить вино, слушать чанг и красавиц ласкать — Все равно тебе с этим придется расстаться. Жизнь похожа на сон. Но не вечно же спать!
(Перев. Г. Плисецкого)
Как сердцу этот мир считать своим охота. Не век, а вечность быть царем земным охота!.. Про Смерть-охотницу бедняге невдомек, А ведь уже, след в след, идет за ним охота.
(Перев. И. Голубева)
Жизнь быстротечна.
Вот книги юности последняя страница. Ко мне восторг весны, увы, не возвратится. Меня, задев крылом, ты промелькнула мимо, О молодость моя, ликующая птица!
(Перев. С. Липкина)
И вот уже
Ушла впустую жизнь, и не вернуть назад. И вот еда вредна, и вот дыханье — смрад. Сперва-то каждый рад плевать на все наказы... Потом терзаемся, из жизни сделав ад.
(Перев. И. Голубева)
С древа старости желтый последний слетает листок, Посинели гранаты увядших и сморщенных щек. Крыша, дверь и четыре подпорки стены бытия Угрожают паденьем. Настал разрушения срок.
(Перев. В. Державина)
Поэтому
Здесь в обители старой не станет мудрец Полагать, что в богатстве есть счастья венец, — Лишь захочет присесть он, как смерть на пороге. Говорит, стиснув руку: «Вставай, уж конец!»
(Перев. Н. Тенигиной )
Звездный купол — не кровля покоя сердец, Не для счастья воздвиг это небо Творец. Смерть в любое мгновение мне угрожает. В чем же польза творенья?— Ответь, наконец!
(Перев. В. Державина)
Если считать себя телом, то смысла в жизни никакого нет: конечный итог всех
усилий — прах.
*
К устаду-старцу в детстве мы ходили
И мудрости потом глупцов учили.
Что с нами стало? — Вышли мы из праха.
И тучей праха по ветру уплыли.
(Перев. В. Державина)
Если все государства, вблизи и вдали. Покоренные, будут валяться в пыли — Ты не станешь, великий владыка, бессмертным. Твой удел невелик: три аршина земли.
(Перев. Г. Плисецкого)
Но истинная природа человека — дух, лишь временно живущий в палатке тела. О Палаточник ! Бренное тело твое — Для бесплотного духа земное жилье.
Устад — учитель, наставник. Палаточник — перевод псевдонима поэта (от слова хайма — «шатер, палатка»).
Смерть снесет полотняную эту палатку, Когда дух твой бессмертный покинет ее.
(Персе. Г. Плисецкого)
Нет времени. Омар, присесть и отдохнуть: Существование — из бездны в бездну путь. Да, первая из них уж не страшна ничуть; Вторая — близится, и все огромней жуть.
(Перев. И. Голубева)
Ты в мире видишь, дух, чужбину — почему? Ты ни дворцу не рад, ни чину — почему? Ты был божественным владыкой, а сегодня Низвергнут в скорбную пучину... Почему?
(Перев. И. Голубева)
Разум не дает ответа на этот вопрос.
Приход наш и уход загадочны, — их цели Все мудрецы земли осмыслить не сумели. Где круга этого начало, где конец, Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?
(Перев. О. Румера)
Но отсутствие ответа не означает, что нет возможности найти решение:
Принеси заключенный в кувшине рубин — Он один мой советчик и друг до седин. Не сиди, размышляя о бренности жизни, — Принеси мне наполненный жизнью кувшин!
(Перев. И, Голубева)
О сердце! Твой урок: «Прими печаль и кровь, Иль все сочти игрой, войдя под звездный кров, Иль, зная наперед, какой здесь беспорядок, Внуши себе, что ты живешь вовне миров».
(Перев. И. Голубева)
Итак, если мы не хотим принять печаль и кровь этого мира, не стоит уделять слишком много внимания его играм, а нужно приложить серьезные усилия к тому, чтобы жить вне всего этого.
Мечтаю вырваться из клетки Бытия,
Из буйнокрасочной расцветки Бытия
В благоуханный мир иной, где можно счистить
С души позор и срам, как метки Бытия.
(Перев. И. Голубева)
Разговоры об «ином мире» — вотчина религии. Однако оказывается, что большинство степенных и важных духовных лиц ничем помочь не могут, так как в лучшем случае знают лишь вероучительные книги, а не Бога:
Думал, казий и муфтии мне смогут помочь Верный путь обрести, скорби дух превозмочь. Но, пожив, убедился, что эти всезнайки Знают, друг мой, как я, так же мало точь-в-точь.
(Перев, А. Кушнер)
Ничто так не отталкивает человека от религии, как проповедь подобных «духовных авторитетов»:
Какое множество везде «друзей» Твоих!.. Мученье для меня — вес поученья их. Чем обогреться мне? Они как туча пыли. Для солнца Твоего — просветов никаких!
(Перев. И. Голубева)
Религия кнута и пряника, в роли которых выступают ад и рай, вообще недостойна человека:
Пора сказать себе, что я баклуши бью: Запуганный вконец, меж храмами сную. Да кто тебе, Хайям, наврал про ад какой-то? Кто в ад заглядывал? Кто побывал в раю?
(Перев. И. Голубева)
Как буйно в медресе, и в кельях, и в церквах Растут стремленье в рай и перед пеклом страх! Но тот, кто разгадал и вызнал тайну Бога, Не сеет сорняков в доверчивых сердцах,
(Персе. И. Голубева)
Хайям не отрицает ту или иную историческую религию, а лишь говорит о неприн-инпиальности внешних форм проявления религиозности:
К чему, войдя во храм — в шатер роскошный Твой, — Внутри основывать какой-то храм иной!.. Мой дом молитвенный, укрытие Хайяма — Шатер, увенчанный Полярною звездой.
(Перев. И. Голубева)
Хоть иудеем ты, хоть правоверным будь,
Все это внешнее. Душе важнее суть.
Коль ты прямей стрелы — лети в любую веру!
А если крив, как лук, — куда?.. В колчан заткнуть?
(Перев. И. Голубева)
Если заглянуть в человеческую душу, то там можно увидеть тот ад и рай, которые религиозная мифология проецирует на небо.
Казий — мусульманский духовный судья, выносящий решения на основании свода религиозных правил. Муфтий — толкователь шариата; законовед, главный судья.
«Ад и рай — в небесах», — утверждают ханжи. Я, в себя заглянув, убедился во лжи; Ад и рай — не круги во дворце мирозданья, Ад и рай — это две половины души.
(Перев. Г. Плисецкого)
Впрочем, как истинный ученый, Хайям не категоричен в отрицании внешнего ада и рая — он лишь выражает обоснованные сомнения в их существовании:
Кто побывал в раю? Кто видел ад, о сердце? Неужто кто-нибудь пришел назад, о сердце? Что нам названия незнаемых вещей!.. Надежды наши, страх — все наугад, о сердце.
(Перев. И. Голубева)
Куда же попадает душа после смерти? На воззрениях Хайяма не могла не отразиться концепция реинкарнации (круговорота душ в природе):
Людей, украсивших мозаику минут, Уводят небеса — и вновь сюда ведут. Пока бессмертен Бог, полны подолы неба, Карман земли глубок, — рождаться людям тут.
(Перев. И. Голубева)
Вот он прямо называет красивого человека инкарнацией библейского Иосифа Прекрасного (Юсуфа);
Те, кто верит, что души, чтоб смерть побороть, Переходят из плоти опять-таки в плоть, Посмотрев на тебя, говорили и клялись; «Вот Юсуф, будет жить до пришествия вплоть!»
(Перев. И. Тенгиной)
Йар Ахмад ибн Хосейн Рашиди Табризи в книге «Тараб-ханэ» приводит историю о том, как Хайям опознал в одном из ослов воплощение бывшего мусульманского законника и посвятил ему рубай:
Вот и вернулся ты! Но — с согнутым хребтом, Забыт по имени, ты вьючным стал скотом. Холеных пять ногтей срослись в одно копыто, Сместилась борода и сделалась хвостом.
(Перевод И. Голгубева)
Однако это стихотворение явно окрашено юмором. Взгляды Хайяма на загробную жизнь схожи с воззрениями Л. Н. Толстого, считавшего, что «о том, что будет после смерти, людям знать не дано, да и не нужно»:
Часть людей обольщается жизнью земной, Часть — в мечтах обращается к жизни иной. Смерть — стена. И при жизни никто не узнает Высшей истины, скрытой за этой стеной.
(Перев. Г. Плисецкого)
Тараб-ханэ («Дом радости») — сборник четверостиший Омара Хайяма и его жизнеописание; составлен в 1462 году.
Какой бы ни была посмертная судьба человека, все материальные приобретения останутся здесь:
Ты представь, что ты в жизни высоко взлетел, Ты представь, что сполна получил, что хотел. Взял сокровища в жизни ты полного мерой. Ты представь: все оставить — конечный удел!
(Перевв. Н. Тенигиной)
НАДО искать те внутренние сокровища, которые «ни моль, ни ржа не истребляют и воры не подкапывают и не крадут»(Мф 6:20):
Винопоклонникам — рассветы и цветы. Сокровища — в сердцах, а кошельки — пусты. Нас от незнания не знания спасают, А постижение Всеобщей Красоты.
(Перев. И. Голубева)
Луша является одной из волн Всеобъемлющего Океана Духа, а человек создан по образу и подобию Бога:
На доске Бытия лики разных мирян
Есть лишь образ Того, кем он каждому дан,
В океане вздымаются новые волны.
То — не волны, то — вздыбленный сам океан.
(Перев. И. Тенигинчй)
Мы чувствуем, что за нашей ограниченностью, обособленностью (которую так хо-чется преодолеть) стоит нечто высшее, Единое и Полное.
Бытие твое — миг жизни высшей, иной, Опьяненье твое — от лозы неземной, Погрузись с головой в воротник размышлений! Твоя длань — продолжение длани другой.
(Перев. Н. Тенигиной)
Пусть мой веселый взор с Твоим лицом сольется, Иссохший кубок мой с Твоим вином сольется. Я так хочу собрать, вобрать в себя все то. Что здесь разобщено, лишь в мире том сольется!..
(Перев. И. Голубева)
Это конечное соединение души с Богом, с Вечностью-знанинем-блаженством, явля-ется кульминацней и целью жизни:
Прощалась капля с морем — вся в слезах! Смеялось вольно Море — все в лучах! «Взлетай на небо, упадай на землю, — Конец один: опять — в моих волнах».
(Перев. И. Тхоржевского)
Ни сухие умствования, ни слепая вера не могут осушить слезы, на которые нас обрекает материальный мир, не могут привести к желанной цели — слиянию с пьянящей божественной Радостью.
Те, что веруют слепо, — пути не найдут, Тех, кто мыслит, — сомнения вечно гнетут. Опасаюсь, что голос раздастся однажды: «О невежды! Дорога не там и не тут!»
(Перев. Г. Плисецкого)
Хайям отказывается от этих двух путей, выбирая третий:
Я чашу несом в ман облюбовать хочу, Зараз ведро вина в нее вливать хочу, Я трижды отрекусь от Веры и от Мысли, Я только дочь Лозы женой назвать хочу!
(Перев. И. Голубева)
Все дни и ночи я в хмельной поток ныряю. От бешеных небес я — наутек — ныряю! Корабль моей судьбы вот-вот пойдет ко дну, Так исчезать в воде учусь я впрок: ныряю!
(Перев. И. Голубева)
Такая предусмотрительность весьма похвальна, ибо тот, кто умер прежде смерти, не умрет, умирая:
Из кабака Судьбы, где одуревший люд Решил мне учинить позорный самосуд, Сбегу наружу я — внезапно, прежде смерти!.. Неужто хватятся и догонять начнут?
(Перев. И. Голубева)
ЙОГА ХАЙЯМА
Мы пришли к месту, где заканчивается теория (философия) и начинается мистика (практика). В стихах Омара Хайяма есть четкие описания того, что сегодня называется «измененными состояниями сознания»:
Я ночью сердцу дал познать восторг хмельной, И, воспарив, оно влетело в мир иной! Я видел ангела. Он говорил усопшим: «Входи: ты с истиной. Уйди: ты с клеветой».
(Перев. И. Голубева)
* Ман — 0,5 кг.
«Трижды отрекается» Хайям для надежности: по мусульманским законам разведенному можно дважды вновь жениться на бывшей жене, а после третьего развода это запрещено: «Развод — двукратен: после него — либо удержать, согласно обычаю, либо отпустить с благодеянием... Если же он дал развод ей (в третий раз), то не разрешается она ему после...» (Коран 2.229-230, персе. И. Крачковскоги).
О том, какие методы изменения сознания применял Хайям, можно строить только предположения; духовный опыт вообще трудно вербализовать , а тут в нашем распоряжении лишь отрывочные и к тому же зашифрованные сведения. Для раскодирования символов Омара Хайяма далее будут использованы термины йоги (в конце концов, на оболожке этой книги стоит имя индийского гуру).
Под круговертью звезд известны, милый друг, Два способа прожить без страхов и без мук: До тонкости познать добра и зла секреты Иль намертво забыть про все дела вокруг.
(Перев. И. Голубева)
Путь познания называют джняна-маргой. Не следует отождествлять этот вид йоги ; теоретическим изучением философских концепций, которое является лишь введением в джяна-йогу. Логические попытки понять Бога заранее обречены на провал.
Чтоб людям не скучать. Создатель сотворил Контрдовод на любой логический посыл...
(Перев. И. Голубева)
Например, представления о трансцендентном Божестве невозможно логически со-вместить с идеей о Его сопричастности жизни каждого человека:
Чтоб быть в НЕ-бытии, Ты стал НЕ-тленный, — «НЕ».
Но не сгубило бы круги Вселенной «НЕ»!..
О, НЕ-зависимый от мест, причин и следствий.
Ты здесь — отсутствуешь? Иль есть — с отменой «НЕ»?
В Упанишадах описание Брахмана составлено из нарочито противоречащих друг дpyry характеристик: «Одно неподвижное быстрее, чем ум. Не постигают его боги. То Первейшее, Всезнающее, стоя, иных бегущих превосходит. Оно движется и Оно не движется. Оно далеко и Оно близко. Оно внутри всего этого и также Оно вне всего этого- (Иша Упанишада 4—5). В результате интенсивного продумывания подобных высказываний развивается сверх рациональная интуиция и на личном опыте постигается един-ство души и Бога.
Говорит мне душа — влюблена в Его лик, Звук речей Его и самое сердце проник. Перлы тайн наполняют мне душу и сердце, Но сказать не могу — пригвожден мой язык!
(Перев. И. Тенигиной )
В индийской духовной литературе часто встречаются фразы, совпадающие по смыслу с утверждением Дао дэ цзин» (81) — «Говорящие не знают, знающие не говорят»: Кому судьба даст вино познанья пить, Тот, кроме Истины, обязан все забыть; Кому даст язык, тех обделяет зреньем, Кто получил глаза, немым придется быть.
(Перев. И. Голубева)
Пройди своим путем, как свыше суждено,
В обличье нищего иль шаха, все равно.
Все — сам ты: море — сам, ныряльщик — сам, и жемчуг...
Нырни-ка в эту мысль! Давай, нащупай дно!
(Перее. И. Голубева)
К Познанью Божества прямым путем идущий Чуждается себя и в Боге весь живет. Себя не признавай! Верь: Бог един есть сущий! «Божествен только Бог» к тому же нас зовет.
(Перев. Ф. Корша)
Второй способ «прожить без страхов и без мук» — «намертво забыть про все дела вокруг» (йог назвал бы такое состояние «глубоким самадхи»). Многоветвистый ум постоянно занят воспоминаниями о прошлых делах или построением планов на будущее. Хотя прошлого уже нет, а будущего еще нет, из-за иллюзорного «вчера» и «завтра» человек упускает единственную реальность — «сегодня».
Мы обитатели сегодняшнего дня. Печаль о завтрашнем — загадка для меня. К чему безумствовать! Живи, свое Сегодня Как величайшее сокровище храня.
(Перев. И. Голубева)
Время и пространство — просто способ, которым мы привыкли воспринимать мир. Освободившись от иллюзии времени, можно погрузиться в вечность настоящего. Не мечтать о мгновении, настолько прекрасном, чтобы захотелось сказать ему «остановись», а остановить время — и этот миг будет бесконечно прекрасен.
Коль день прошел, о нем не вспомяни. Пред днем грядущим в страхе не стони. О прошлом и грядущем не печалься. На миг один в блаженстве утони!
(Перев. Ц. Бону)
А вот и психотехника Хайяма:
Живи, где хмель царит: «престол Махмуда» — он, Пируй, где чанг поет: «напев Дауда» — он. Не омрачай свой день пи будущим, ни прошлым: Чудеснее, чудак, любого «чуда» — он!
(Перев. И. Голубева)
Как прекрасны и как неизменно новы И румянец любимой, и зелень травы!
Эта формула Корана по-арабски звучит ла аллах илля аллах!
Дословно:
Невзгод скоротечных не бойся. Всего того, что непостоянно, не бойся. Наполни радостью данный миг, — Не думай о прошедшем, грядущего не бойся.
Будь веселым и ты; не скорби о минувшем, Не тверди, обливаясь слезами: «Увы!»
(Перев, Г. Плисецкого)
Лепешка из пшеничного зерна, Нога баранья да кувшин вина. Подруга, словно ранняя весна, — Отрада, что султану не дана!
(Перев. Ц. Бону)
Здесь трудно не упомянуть тантризм с его «пятью средствами освобождения» паньчамакара): .мадия (алкоголь), мамса (мясо), матсья (рыба), мудра (жареные .«зерна, афродизиак), майтхуна (ритуальное совокупление). Однако развивать эту тему не хочется — не только из-за того, что в Индии тантризм деградировал и приобрел весь-ма дурную репутацию (а на Западе под ярлыком тантры кроме разврата, похоже, вообще ничего не было), но и потому, что Хайям не так уж прост:
Будь с виду бестолков. И вольный хмель веков Хоть пригоршнями пей, мороча простаков. Поймет и бестолочь, тут без толку соваться, «Что толку толковать тому, кто бестолков!»
(Перев. И. Голубева)
Себя и своих последователей Хайям называет «винопоклонниками»:
Винопоклонникам известен мир иной. Мы будем за вино платить любой ценой. Я во хмельном пылу непостижим? Не диво. Хмельной понятен тем, кто знает пыл хмельной.
(Перев. И. Голубева)
Вспомнив символическое значение терминов «вино», «пир», «Друг (подруга)» и пр., Мы сможем в какой-то степени понять религию Хайяма:
Есть много вер и все несхожи... Что значит — ересь, грех, ислам? Любовь к Тебе я выбрал. Боже, Все прочее — ничтожный хлам.
(Перев. А. Грузинского)
Путь всепоглощающей любви к Богу на санскрите называется бхакти-йогой. Его уникальность в том, что здесь метод (любовное служение Богу) достижения конечной цели тождествен ей,ибо душа изначально связана со Всевышним узами любви.
В день созданья небес и небесных основ, С прочной точкой опоры среди Близнецов, Как огонь со свечой, неразлучно спаяли Нас с любовью к Тебе сотней крепких оков.
(Перев. Н. Тенигиной)
В тантризме также существует традиция символического толкования компонентов паньчамакары; например, мудра понимается как определенная позиция пальцев руки, имеющая магический смысл.
Духовная практика (садхана) бхактов включает в себя несколько процессов, из которых у Хайяма мы встречаем следующие:
(1) Молитва (вандана). Часто утверждают, что Хайям отрицал молитву или, по крайней мере, был в ней нерадии:
На Твое лишь милосердье уповаем мы, Аллах,
Нерадивые в молитвах, неповинные в грехах.
Твои воля беспредельна, потому смогли возникнуть:
В сердце грешника — надежда, а в душе святоши — страх.
(Перев, Я, Козловского)
На самом деле Омар Хайям молился: это известно из его жизнеописаний, а нижеследующее четверостишие является чудесным образцом молитвы, в которой нет просьб о материальном, а лишь — «Да будет воля Твоя»:
Так часто мне, слепцу, добром казалось зло! Так много зла добро на свет произвело! И растерялся я: просить о чем, Всевышний? Уж Ты придумай сам, что мне бы впрок пошло.
(Перев. И. Голубсва)
Очень большое внимание Хайям уделяет рассветной (и вечерней) (2) медитации (дхъяне). Считается, что на стыке дня и ночи (в сандхи) медитация особенно эффективна, так как в это время психоэмоциональное восприятие человека обостряется:
Где музыка — воспеть рассветное питье? Восторгом, сердце, встреть рассветное питье. Три счастья на земле: Любовь, нетрезвый разум, Но главное, заметь, рассветное питье.
(Перев. И. Голубсва)
«Нетрезвый разум» — сверхрациональная интуиция, выход за пределы ограничений логики. Совершить этот прорыв помогают (3) киртаны и бхаджаны — исполнение религиозных песнопений и мантр (мистических словесных формул):
В бокалы влей вина и песню затяни нам. Свой голос примешав к стенаньям соловьиным! Без песни пить нельзя, — ведь иначе вино Нам разливалось бы без бульканья кувшином.
(Перев. О. Румера)
(4) Натъя (ритуальный танец):
Как славно припустить над винным кубком в пляс — И прочь из памяти ушедшее от нас! Мы с душ своих — рабынь, вернее, арестанток — Оковы разума снимаем хоть па час.
(Перев. И. Голубева)
Сняв с души оковы разума, прекратив непрерывный внутренний диалог, человек выходит в сверхсознание, осознает величие Бога, а затем — свою единосущесть Ему:
Поглядите: валяется пьяный старик. Он лишился рассудка — и Бога постиг. Он в дорожную пыль головою поник. Бормоча; «Милосерден Аллах и велик!»
(Перев. Г. Плисецкого)
И днем и ночью ты взываешь к небесам, К далекому Творцу, укрывшемуся там. Примолкни хоть на миг, ответ Его услышишь: «Я не вдали, Я здесь, Я — это ты же сам».
(Перев. И. Голубева)
Глубокое осознание этих истин приводит к (5) атманиведане — полному вверению своей души Богу:
Я душу в дар несу, я от восторга пьян!..
Но одарять Тебя — как «тмин везти в Керман» .
И все-таки прими с такой же добротою,
Как взял у муравья подарок Сулейман.
В этом четверостишии упоминается Сулейман — библейский мудрый царь Соломон, который, принимая подарки, почтил муравья, поднесшего ему ножку саранчи. В традиции бхакти подчеркивается, что хотя самодостаточному Богу ничего не нужно, Он поощряет поклонение Себе, позволяющее верующему обрести высшее блаженство (ананду):
Страдая, Кранчий, я не знал, что наслажденья есть такие! Вино, я понял, превзошло все блага, радости другие! Налей вина мне; хоть на миг оно мне утром жизнь дарует, — О том, как сладок этот миг, узнать ты можешь у Мессии!
(Перев. С. Липкина)
Мессия (Иисус) говорил: «У Меня есть пища, которой вы не знаете... Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин 4:32—34). Это в какой-то степени проливает свет на «хлеб», «баранью ногу» и другую «пищу» Хайяма:
С тоской никто из нас не дружен. Хорошо. И пусть ни крошки нет на ужин — хорошо. С незримой кухни тайн мы получаем пищу, И чужакам наш хлеб — не нужен. Хорошо!
(Перев. И. Голубева)
— провинция, известия своими пряностями (в том числе и тмином). шиитский святой Тукарам выражал сходные эмоции по отношению к Вишну (Нараяне, Раме):
Как Гебе, Господи, служат, не знаю. В богослужении смысла не вижу; Даже вода — это Ты, Вездесущий, Кроме Тебя, мне пожертвовать нечем. В каждом цветке узнаю Тебя, Боже, И у меня опускаются руки. Рис нам даруешь, даруешь нам бетель. Не угощать же Тебя мне Тобою!
Всем драгаценностям Ты драгоценность, И не бывает богатства другого. Ты песнопенье, и слушатель Ты же. Негде плясать нам — Нараяна всюду. Тука вещает: «Я весь Твое имя. Рама. Нараяна, свет и светильник».
(Перев. С. Севериева)
Апокрифическая «История Иакова о рождении Марии» (VIII) повествует: «Находилась же Мария в храме Господнем как голубка и пищу принимала из руки ангела». Об этом же говорится и В Коране (3.32): «Захария, каждый раз когда входил к ней в ее обитель, находил перед ней пищу. Он сказал: "Мария, откуда тебе это?" Она сказала: "Это от Бога; ибо Бог, кого хочешь, питает без счета"» (Перев. Г. Саблукова). И все-таки нам, пожалуй, надо подумать о хлебе насущном — если не на ужин (который, как известно, лучше отдать врагу), то на завтрак. Хайям трезво смотрит на реалии жизни и признает необходимость минимального удовлетворения потребностей тела (но не более того):
Хорошо, если платье твое без прорех. И о хлебе насущном подумать не грех. А всего остального и даром не надо — Жизнь дороже богатства и почестей всех.
(Перев. Г. Плисецкого)
Человеку, чьи базовые потребности не удовлетворены, трудно сосредоточиться на духовном — он чувствует себя жертвой в джунглях мира:
Скажи, за что меня преследуешь, о небо? Будь камни у тебя, ты все их слало мне бы. Чтоб воду получить, я должен спину гнуть, Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба.
(Перев. О. Румера)
Хайям предписывает уделять земным заботам лишь каплю той энергии, которую следует ежедневно направлять на духовную жизнь:
Хмельная чаша нам хотя запрещена, Не обходись и дня без песни и вина; На землю выливай из полной чаши каплю, А после этого всю осушай до дна.
(Перев. О. Румера)
За грош дадут лепешек на два дня, Кувшин водой наполнится, звеня, — И надо ли, чтоб меньший звал владыкой Иль равный чтоб слугою звал меня!
(Перев. Ц, Банд и К. Арсеневой)
«Йога-сутры» древнеиндийского мудреца Патанджали начинаются классическим определением: «Йога — это успокоение вихрей ума». Как для здоровья тела необходима пища и кров, так и для спокойствия ума нужно свести к минимуму зависимость от социума:
Если есть у тебя для жилья закуток —
В наше подлое время — и хлеба кусок,
Если ты никому не слуга, не хозяин —
Счастлив ты и воистину духом высок.
(Перев. Г. Плисецкого)
К Нему идти ты хочешь? Оставь жену, детей,
И все, что мило сердцу, и близких и друзей,
Все устрани, что может связать тебя в пути: Чтоб двигаться свободно, все путы рви скорей.
(Перев. Л. Некоры)
На Востоке издревле считают, что идеально способствует духовному развитию образ жизни монаха — санньясина (санскр.), дервиша (перс.):
Освободись, о сердце, от плена чувств земных, От радостей любовных, от горестей пустых. Иди к дервишам, сердце, присядь на их порог... И ты, быть может, станешь святым среди святых.
(Перев. Л. Некоры)
Материальная бедность нищего монаха оборачивается духовным богатством.
Из медресе разврат сочится без конца, Подачки делят там, грызня чернит сердца. Сбеги в развалины! Живи как этот нищий:
Ей-богу, вот кто — шах на троне средь дворца!
(Перев. И. Голубева)
Посвященные и тайны небес хоть скромны, Но в могуществе духа царям лишь равны. Пусть в глазах христиан, мусульман, иудеев Их заблудшими чтут, но пути их верны.
(Перев. Н. Тенишной)
Сильного духом человека, в высшей степени отмеченного небесной благодатью, в Индии называют парамахамсой — «духовным лебедем». Согласно поверью, лебедь способен выпить из смеси молока с водой только молоко, оставив воду; так и парама-хамса, живя на земле, принимает только милость Бога и не пятнается материальной
Скакуна твоего, небом избранный шах, Подковал золотыми гвоздями Аллах.
Путь-дорогу серебряным выстелил снегом,
** Чтоб копыта его не ступали во прах .
(Перев. Г. Плисецкого)
Свами Криянанда (ученик Парамахамсы Йогананды) в тридцать шестой главе своей книги «Путь» пишет:
Даже для мирских людей простая жизнь является важным ключом к счастью. Через дорогу от места уединения Мастера в Твенти-Нанн-Палмс в одиночестве жил человек, обитавший в маленькой одноком-натной хижине. У него не было сада, в доме почти не было современных удобств, однако он весь светился
. Он не был обременен долгами, не занимался бесполезными домашними делами, чтобы транжирить часы свободы. Вновь и вновь проигрывал он запись популярной песни, выражавшей его пол-нейшую удовлетворенность жизнью: "У меня есть домик в Твенти-Нанн-Палмс". Мастер, глядя однажды на жилище этого человека, заметил: "Он словно король в своем дворце! Такова радость простой жизни!"»
„ ,, „
Исследователи обычно воспринимают это четверостишие как несвойственный Хайаму панегирик и даже
приписываютего азербайджанской поэтессе Мехсети Гянджеви (XII в.), ссылаясь на легенду: «Однажды Мехсети. согласно занимаемому ею положению, присутствовала как равная с поэтами и литераторами на
собрании султана Санджара. Для выполнений какого-то дела она вышла из помещения и увидела, что выпало много, снега и он покрыл всю землю. Когда она вернулась в помещение, султан осведомился у нее о состоянии погоды. Мехсети тут же экспромтом сочинила это четверостишие и произнесла его в ответ на вопрос шаха».
Хайям призывает нас «перейти в его веру» и тоже стать парамахамсами, пьющими духовную радость, оставляя нетронутой горькую воду мирской жизни:
Если хочешь покоиться в неге блаженной И у ног своих мир этот видеть надменный, Перейди в мою веру. Учись у меня, — Пей вино, но не пей эту горечь Вселенной!
(Перев. В. Державина)
За чашею ловлю веселья миг,
Ни правоверный я, ни еретик.
«Невеста-жизнь, какой угоден выкуп?» —
«Из сердца бьющий радости родник».
(Перев. Ц. Бану)
Тем не менее нужно отдавать себе отчет в том, что для обретения вечной жизни и безграничной духовной радости не достаточно записаться па разрекламированные «десятидневные курсы интенсивного просветления»:
Про вещий хакикат* не выспросишь за час. Раздай имущество, как и любой из нас, Невзгодами свой дух воспитывай полвека, Тогда и сам поймешь, скак приходить в экстаз».
(Перев. И. Голубева)
Независимо от того, готовы ли мы платить такую цену, надеюсь, что теперь пред вами более рельефно предстанет очищенный от шелухи плоских штампов образ Омара Хайяма, который говорил о себе:
Пусть адрес мой — «кабак», пусть «Винный Омут» — я,
Пусть «Виноверец» я, по мненью дурачья.
Но я — вселенский дух в зороастрийском храме...
(Перев. И. Голубева)
Дмитрий Бурба
В суфизме хакикат («истина») — название высшей ступени богопознания, которой предшествуют
шариат (исполнение законов ислама), тарикат (послушничество в роли мюрида) и мартрат (познание мира как эманации Бога).
ПРЕДИСЛОВИЕ Парамахамсы Йогананды
Много лет назад я встретил в Индии седого поэта-перса, который рассказал мне, что в персидских стихах часто бывает два смысловых уровня: внутренний и внешний. Помню, какое удовольствие мне доставило его объяснение двойного смысла нескольких персидских стихотворений. Однажды, глубоко сосредоточившись на страни-цах, Рубайята» Омара Хайяма, я вдруг увидел, как стены их внешнего значения и моему взору открылось обширное внутреннее пространство, усыпанное сокровищами.
Даже раньше я любовался (тогда еще снаружи) красотой мудрости «Рубайята». Я чувствовал, что если этот замок грез истины будет открыт чьим-то проницательным взором. то он сможет укрыть многих, ищущих убежища от армии неведения.
Блгодаря определенным тайным божественным законам такие бесценные духовные сокровища, как «Рубайят», не исчезают с земли и по прошествии столетий неверного понимания. Даже в Персии не все из глубокой философии Омара Хайяма понято в той полноте. в которой я старался представить его стихи.
Так как скрытая духовная основа «Рубайята» противостоит разрушительному дей-ствию времени, то ищущие утешения любящие истину души все еще могут обратиться к
его мудрости
В Персии Омара Хайяма часто воспринимают как возвышенного учителя-мистика, а его Рубайят» — как вдохновенный суфийский текст .
Омар Хайям был первым великим суфийским автором, — пишет профессор Чарльз Хорн в предисловии к «Рубайяту», вышедшему в восьмом томе серии «Священные книги и древние тексты Востока» (Лондон, 1917). — К сожалению, большинство запад-воя читателей воспринимают Омара как языческого поэта эротики и пьяницу, которого интерисует только вино и земные удовольствия. Это характерное недоразумение имеет место и по отношению к суфизму вообще. Запад судит об Омаре, исходя из собственных представлений.. Но если мы хотим понять Восток, нужно попытаться взглянуть на вос-точные тексты глазами людей, живущих там. Для многих жителей Запада будет неожи-данностью узнать, что в Персии нет споров относительно стихов Омара и их значения: автор почитается как великий религиозный поэт.
Суфии — последователи исламского мистицизма, который Британская энциклопедия описывает кап аспект исламского вероучения и практики, приверженцы которого находят истину божественной любви и знания в непосредственном личном контакте с Богом. Включает в себя мистические методы постижения природы человека и ощущения присутствия в мире божественной любви и мудрости». Арабы называют суфиев факирами, а персы — дервишами
Его восхваления вина и любви представляют собой классические суфийские метафоры: под вином понимается духовная радость, а Любовь — восторженная преданность Богу...
Омар не выставлял свое знание напоказ, а завуалировал его. Абсурдно относиться к
подобному человеку как к бражнику и бездельнику, однако его глубокие стихи, кажу-
щиеся на первый взгляд поверхностными, вводят в заблуждение» .
Омар, как и другие поэты-суфии, использовал популярные метафоры и изображал привычные радости жизни, чтобы обычный человек мог сравнить их с высшими духовными радостями. Людям, которые привыкли пить вино, чтобы на время забыть о своих печалях и непреодолимых трудностях жизни, Омар предлагает нечто лучшее — нектар просветления и божественный экстаз, которые позволяют человеку навсегда избавиться от всех скорбей. Конечно, Омар не взял бы на себя труд составить столько четверостиший просто для того, чтобы посоветовать людям искать забвения в пьянстве!
Ж. Б. Никола, чей французский перевод 464 рубай (четверостиший) увидел свет в 1867 г., спустя несколько лет после первого издания Эдварда Фитцджеральда, оспаривал его утверждение о том, что Омар был материалистом. Фитцджеральд так говорит об этом в предисловии ко второму изданию:
«Никола, чей перевод напомнил мне кое о чем, а в чем-то послужил и уроком, считает Омара не материалистом-эпикурейцем (которым я изобразил его, передав буквальный смысл рубай), а мистиком, скрывшим Божество под масками вина, виночерпия и т.д., как предположительно делал Хафиз и остальные поэты-суфии... Таково традиционное предположение относительно «вина» и «кравчего» Хайяма; некоторые ученые просто уверены в этом, видя в Хайяме суфия, чуть ли не святого».
Омар недвусмысленно показал, что вино символизирует собой опьянение божественной любовью и радостью. Многие его строфы настолько духовны, что им просто трудно приписать какое-либо материальное значение: таковы, например, рубай XLIV, LX и LXVI.
С помощью персидского ученого я перевел «Рубайят» с языка оригинала на английский. Однако в таком дословном переводе четверостишия Хайяма потеряли свою искро-метность. Когда же я сравнил этот перевод с работой Фитцджеральда, то понял, что божественное вдохновение помогло ему передать в музыке английских слов сущность написанного Хайямом. Поэтому я решил раскрывать внутреннее значение стихов Омара, пользуясь именно переводом Фитцджеральда (а не своим или каким-либо еще) .
О заведомо неверном понимании своих стихов «простаками» Хайям говорит, например, в рубай XI. — Прим, перев
Фитцджеральд подготовил пять редакций "Рубайата". Парамахамса Йогананда выбрал для интерпретации мерное издание, утверждая, что у поэта «первое вдохновение спонтанно, естественно и искренне. Созданное под его воздействием часто наиболее глубоко и чисто... Другие комментаторы давали разным редакциям перевода Фитцджеральда такую же оценку. Например, Дж. Б, Риттенхауз в предисловии к версии «Рубайята», вышедшей в 1900 г.. утверждал, что во втором издании Фитцджеральда «изначальный перевод был существенно изменен, и в некоторых случаях его звучание стало слабее*.. Также он отметил, что в пересмотренных стихах "были утрачены огонь и яркость.".. — Прим, анг.. издат.
Мне хотелось бы надеяться, что вы будете читать не только «духовные интерпре-тации но и «глоссарии» — это поможет понять логику и глубину толкования. А чита-тели пожелавшие прочесть «практические приложении >, найдут в них много искренних и практичных советов о том, как с пользой применить эти истины в повседневной жизни.
Так как истинным вином грез Омара было опьянение божественной любовью, в при-ложении я поместил несколько абзацев о Божественной Любви, которые были обретены мною в священном храме внутреннего восприятия. Именно эту Божественную Любовь Омар предлагал в качестве ответа на все вопросы и как панацею от всех бед.
Знаю эту книжку. История у меня с ней была связана очень мистическая. Я тогда изучала суфиев и Парамахамсу Йогананду, и не знала об их связи А потом наткнулась во время интенсивных размышлений на эту тему в магазине.
На следующий день учительница русского должна была уходить и попросила меня прочитать классу диктант. Тема была - про лебедя.
Там в конце были слова про то, что Лебеди самые сильные птицы и никогда не оставляют своих в беде
Парамахамса- это лебедь по индийски.
Кстати. он умер, когда пел.Как лебедь
Лебедь так же, ( и в основном) символизирует силу различения.
Как известно лебедь способен
в разбавленном молоке отделить молоко от воды, выпив молоко и оставив воду отдельно, нетронутой !
Так и духовный аспирант должен научиться отделять, видеть вечное от проходящего.
Кстати, П. Йогананда оставил тело после того как Он прочёл свою поэму "Моя Индия" и закончил своё выступление, во время торжественного ужина посвящённому послу Индии в США, в Лос Анжелесе 7 Марта 1952 г.
Представляю вам взгляд на Омара Хайама и его Рубайят Парамхансы Йогананды:
"Однажды, глубоко сосредоточившись на чтении "Рубайата"Омара Хайама, я внезапно почувствовал, как рухнули стены их видимого значения. О! Огромный внутренний смысл предстал перед моим взором, как дом полный золота и сокровищ.
Исполненные столь глубокого смысла духовные трактаты, повинуясь некоему таинственному божественному закону, не исчезают с лица земли даже по прошествии столетий, когда к ним относятся пренебрежительно и истолковывают неверно. Так произошло и с "Рубайатом" Омара Хайама.
Философия Омара не понята по-настоящему даже в Персии. Если и есть люди, которым удалось проникнуть в ее постижение до глубин, которые я пытаюсь показать здесь, то их немного.
Благодаря заключенной в ней духовной силе, поэма устояла перед разрушающим действием времени, неверных интерпретаций ученых-интеллектуалов и искажений, допущенных многими переводчиками.
Вечно чистая в своей красоте, простоте и мудрости, она остается несравненной и неоскверненной святыней, к которой алчущие истины, независимо от того, принадлежат ли они к какой-либо из конфессий или не исповедуют никакой веры, могут обратиться за божественным утешением и пониманием.
Работая над объяснением духовного смысла "Рубайата", я чувствовал, как он уводит меня в бесконечный лабиринт истины, пока не забывал себя от изумления"
Для верующих есть к двум Каабам пути:
Иль в Мекке Каабу, иль в сердце обрести.
Как по святым местам, иди от сердца к сердцу,
И каждое из них ста Меккам предпочти.
Лишь тот, кто сердцем чёрств и дружбой не богат,
Молиться вынужден на наш иль чуждый лад.
Кто в Летопись Любви заслуженно записан,
Тому не нужен рай, тому не страшен ад.
"Омар Хаям. Рубаи. Полное собрание
Нищим дервишем ставши - достигнешь высот,
Сердце в кровь изодравши - достигнешь высот,
Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
Лишь с собой совладавши - достигнешь высот.
* * *
Жизни стыдно за тех. кто сидит и скорбит,
Кто не помнит утех, не прощает обид.
Пой, покуда у чанга не лопнули струны!
Пей, покуда об камень сосуд не разбит!
* * *
Вместо злата и жемчуга с янтарём
Мы другое богатство себе изберём:
Сбрось наряды, прикрой своё тело старьём,
Но и в жалких лохмотьях - останься царём!
* * *
Если вдруг на тебя снизошла благодать -
Можешь всё, что имеешь за правду отдать.
Но, святой человек, не обрушивай гнева
На того, кто за правду не хочет страдать!
* * *
Тот, кто с юности верует в собственный ум,
Стал в погоне за истиной сух и угрюм,
Притязающий с детства на знание жизни,
Виноградом не став, превратился в изюм.
* * *
В этом мире не вырастет правды побег.
Справедливость не правила миром вовек.
Не считай, что изменишь течение жизни.
За подрубленный сук не держись, человек!
ведь явное неверие в Бога.. как раз справедливость правит миром всегда
что посеял, то и пожинаешь
* * *
Встань и полную чашу налей поутру,
Не горюй о неправде, царящей в миру.
Если б в мире законом была справедливость -
Ты бы не был последним на этом пиру.
О мудрец! Если тот или этот дурак
Называет рассветом полуночный мрак, -
Притворись дураком и не спорь с дураками.
Каждый, кто не дурак, - вольнодумец и враг!
* * *
Чем за общее счастье без толку страдать -
Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.
Лучше друга к себе привязать добротою,
Чем от пут человечество освобождать
* * *
Дураки мудрецом почитают меня,
Видит Бог: я не тот, кем считают меня,
О себе и о мире я знаю не больше
Тех глупцов, что усердно читают меня
Встань и полную чашу налей поутру,
Не горюй о неправде, царящей в миру.
Если б в мире законом была справедливость -
Ты бы не был последним на этом пиру."
Однажды Омар Хайам сидел в задумчивости и размышлял о превратностях жизни...
К нему прилетел голубь и уселся у его ног...
Омар отщипнул кусочек лепешки и бросил его красивой птице...
В ту же секунду откуда ни возьмись появилась целая стайка воробьев и утащила добычу прямо из под носа (в смысле, клюва) голубя...
Еще и еще Омар бросал голубю кусочки лепешки...
Каждый раз воробьи были первыми...
Благородная птица осталась "без обеда"...
Так появилось это рубаи...
Стихи Омара Хайяма носят двоякий смысл.
Он специально облекал свои мысли в словесную символику, используя особенную лексику житейского плана для выражения того, чего он достиг в духовном. Это давало возможность свободно выражать то, чего нельзя было сказать вслух открытым текстом. Он использовал методы суфиев, с учением и творчеством которых он был хорошо знаком, у которых выражение земной Любви — символизировала Любовь к Богу, встреча с возлюбленной — поиск путей к Богу, озарение. Под вином подразумевался источник Мудрости, божественная благодать, достижения божественного экстаза. Гончар, гончарная мастерская — взаимоотношения между творцом, миром и индивидуумом. И не надо забывать, что Омар жил в мусульманской стране. А Коран запрещает употребление вина. Более того, Омар прославлял и персидскую поэзию. Чтобы судить о его стихах, надо знать, какое значение имеет вино в персидской поэзии.
В стихах заложена частица души самого Омара Хайяма. И, несмотря на то, что самого автора уже давно нет, вернее нет его тела, его поэзия до сих пор будоражит людские души, заставляя их просыпаться. Люди что-то чувствуют, а что не могут понять. Их тянет к его стихам. Недаром о стихах Омара Хайяма говорят, что они не знают ни временных, ни национальных границ, волнуют мысли людей, заставляя их задуматься о смысле своей жизни.
Анастасия Новых"Сенсей Исконный Шамбалы 4"
Полный текст - http://www.sensei.org.ua/books.php
Комментариев нет:
Отправить комментарий