Продолжение Бхагавата Вахини

Глава 18. Бегство Такшаки

Когда Вьяса предложил это Парикшиту, тот, внимая ему, ответил дрожащим от возбуждения голосом: «Учитель! Я не совсем понимаю, почему мой дед сжёг лес Кхандаву (Кхандававану). Расскажи мне, как ему в этом помогал Кришна. Осчастливь меня этим рассказом». Парикшит припал к ногам святого и попросил его милостиво рассказать об этом. Вьяса оказал ему должное почтение и произнес: «Хорошо, ты просишь о том, что заслуживает внимания. Я выполню твою просьбу».

Вьяса продолжал: «Однажды, когда Кришна и Арджуна счастливо отдыхали на песках Ямуны, забыв о мирских заботах, к ним подошел старый брахман. Он сказал: „Сынок! Я очень голоден. Дай мне немного пищи и утоли мой голод, а не то я просто умру“. При этом они ощутили атмосферу какого-то иного присутствия, и хотя он выглядел вполне обычно, вокруг него было Божественное сияние, которое отличало его от других. Тогда Кришна поднялся и обратился к нему: „О великий брахман! Ты выглядишь не так, как простой человек. Мне кажется, что ты не удовлетворишься обычной пищей. Скажи Мне, какой пищи ты желаешь, и Я непременно дам её тебе“. Арджуна стоял рядом и с удивлением прислушивался к их разговору. Ведь он слышал, как Кришна, который утоляет жажду всех существ во всех мирах, спрашивает этого худого голодного брахмана, какая пища его может удовлетворить! Кришна вопрошал так смиренно и с таким вниманием, что Арджуна исполнился удивления и любопытства.

Брахман вдруг расхохотался и сказал: „Господь! Неужели ты не узнаешь меня? Ведь в этом мире, да нет — во всех четырнадцати мирах нет ничего, что Тебе неведомо. Я — Прана, жизненный принцип Твоего Творения. Я — Агни (Огонь). Но, к сожалению, должен Тебе сказать, что даже я заболел. Я чувствую, чтобы вылечить моё несварение, мне нужно испить древесного нектара леса Кандавы. Этот лес должен сгореть в моём пламени. Только это утолит мою жажду и восстановит мой аппетит“.

Кришна сказал на это: „Хорошо, так съешь этот лес, зачем же ты пришел ко Мне из-за этого? Это поистине странно: ты имеешь власть обратить в пепел всю Вселенную! К чему тебе чья-то помощь?“ Когда Кришна вопросил его так, изображая неведение, Агни ответил: „Господь! Ты же знаешь всё. Разве не живет в этой Кхандававане великий змей Такшака со своими родичами, слугами и приспешниками? Индра, бог дождя — его близкий друг, поэтому он взялся охранять этот лес от огня и прочих бед. Он дал слово чести, что спасёт лес и тем самым Такшаку. А потому, если я начну пожирать этот лес, Индра пошлёт своих слуг и зальет это место дождем. Так я буду ввергнут в бездействие и не смогу больше ничего сжечь. Потому я и ищу у Тебя прибежища“.

Кришна посмеялся над его страхами: „Если так, — сказал Он, — мы готовы помочь тебе. Скажи только, что нам делать, и мы сделаем это“. Агни обрадовался. „Я поистине благословлен, — воскликнул он, — я спасен. Ты сможешь, если захочешь, с помощью покрова стрел остановить дождь, который Индра пошлет на лес, это позволит мне беспрепятственно воспользоваться этим лесом“. Кришна заверил его, что его просьба будет исполнена. Твой дед сказал Агни так: „Ты можешь, не медля, сжечь Вану, руки мои достаточно сильны, чтобы противостоять не только Индре, но и миллионам Индр. Но у меня нет при себе достаточного количества стрел и колесницы, которая могла бы их свезти. Если у меня будет всё это, я выполню твою задачу с милостивого позволения Кришны“.

Агнидева, Бог Огня, возрадовался. Он даровал Арджуне две милости: неистощимый колчан со стрелами, откуда тот мог изымать бесконечное количество стрел, и колесницу с Флагом Марути. Кроме того, Он создал Агнейяастру, огненное оружие, и, вложив его в руки Кришны, удалился. Сынок, Парикшит! Тебе следует учесть, что Кришна взял это оружие лишь затем, чтобы удовлетворить просьбу бога Огня; Сам Он не нуждался в оружии. Нет оружия сильнее Его Воли — она может вмиг обратить землю в небо, а небо в землю. Кришна ведет Себя, как человек, когда находится среди людей, а люди строят свои догадки, совершенно не понимая внутреннего значения Его поступков. Это всего лишь следствие иллюзии, которая обволакивает видение человека.

Покинув Кришну, Агнидева стал пожирать лес Кхандаву. Индра же, как и предполагалось, послал своих слуг спасти лес от истребления. Но их усилия оказались напрасны. Они вернулись к своему господину и доложили о своей неудаче. Тогда сам Индра, прихватив с собой дюжину верных сторонников, помчался на место происшествия, чтобы спасти Кхандававану и напал на твоего деда Арджуну.

Арджуна встретил его градом стрел из своего знаменитого лука Гандивы. Индра тоже сражался со всей своей мощью. Через несколько минут сторонники Индры обратились вспять, оказавшись не в состоянии противостоять граду стрел, летевших в них со всех сторон. Индра понял, что человек, сражающийся с ним, — его сын Арджуна*, и устыдился. Он пожалел о том, что не смог одолеть своего собственного потомка и в печали возвратился.

( * У царицы Кунти было пятеро сыновей: отцом старшего, Юдхиштхиры (Дхармараджи) был Бог Дхарма, отцом Бхимы — бог ветра, Вайю, отцом Арджуны -Индра, царь Небес; отцом двух её приемных сыновей — Накулы и Сахадевы — были боги-Близнецы, Ашвины.)

Тем временем, Бог Огня весело и с большим аппетитом пожирал лес: его тысячи красных языков поглощали всё на своём пути, образовав одно огромное пламя. После него оставался один лишь пепел. Птицы и звери, видя всё это, безуспешно пытались удалиться из этого страшного места, но не могли и сгорали заживо. Кришна объезжал лес на Своей колеснице и следил, чтобы никому не удалось выбраться из него, особенно зверям и змеям. Он увидел, что змей Такшака, большой друг Индры, пытается убежать от огня. Кришна позвал Арджуну, чтобы показать ему змея; это позволило Такшаке вывернуться и сбежать в сторону Курукшетры. Но Агни погнался за ним. Он позвал на помощь Бога Ветра, чтобы тот поймал его. Такшака укрылся у Майи, прародительницы Дэвов и Данавов, и вместе с Майей устремился к Курукшетре. Кришна заметил это и погнался за ними. Тогда Майя обратилась к Кришне и попросила защиты для себя и своего подопечного Такшаки. Арджуна пообещал свою помощь, и Майя, исполнившись чувства благодарности, упала к ногам его и сказала: „О сын Панду, я никогда не забуду твоей доброты. Я с радостью сделаю для тебя все, что в моих силах. Тебе нужно лишь высказать своё желание“.

Твой дед немного подумал и сказал: „Майя! Если хочешь порадовать меня, я прошу тебя лишь об одном! Построй для моего брата такой зал заседаний (Сабху), которому нет равных на земле. Он должен быть столь велик, чтобы никакие Дэвы, Данавы или Гандхарвы не осмелились бы и мечтать о таком же для себя. Пусть он вселяет в каждого, кто видит его, изумление. У меня нет другого желания, кроме этого“. Кришна же добавил: „В этом удивительном зале следует установить чудесный трон для Дхармараджи, только в этом случае зал будет наилучшим“.

Видишь Парикшит, как Кришна любил твоего деда? Нужно ли тебе ещё что-то, чтобы убедить тебя в Его заботе о своих преданных? Злонравный Дурьодхана преисполнился зависти при виде этого изумительного Зала. Дурьодхана и Духшасана со своими приспешниками были озадачены и смущённо молчали, когда видели воду там, где её нет, двери там, где их нет! Они попадали в совершенно неожиданные места и множество раз натыкались на стены, так что вконец возненавидели Пандавов. Кауравы неустанно думали о том, как бы им уничтожить Пандавов; но поскольку Пандавы были благословлены Милостью Кришны, им легко удавалось преодолеть все замышлявшиеся против них козни, как будто это детские игры, и спокойно наслаждаться разными проявлениями Его Милости. Кауравы же исполнились жестокой ненависти и по отношению к Кришне, ибо они знали, что сын Яшоды — Даритель удачи Пандавов. Но что может сделать человек против Самого Господа Творения? Лелеять ненависть к Нему — знак невежества, и не более».

Когда Вьяса рассказывал так историю Такшаки, Парикшит слушал сосредоточенно и внимательно. Когда же Вьяса закончил, Парикшит с удивлением спросил: «А что же побудило злых Кауравов плохо относиться к моей бабушке Драупади и оскорблять её?

Как деды мои стерпели оскорбления, свалившиеся на голову их супруги? Как случилось, что они были лишь сторонними наблюдателями, не способными, невзирая на свою доблесть и несомненное мужество, наказать обидчика, воздать ему по заслугам, когда жену их прилюдно оскорбляли при дворе? Я не могу понять, как всё это могло случиться. Расскажи мне, как всё было на самом деле и просвети меня. Я уверен, что ты сможешь разрешить мои сомнения».

Глава 19. Пандавы — пример для эпохи Кали

Парикшит молил Вьясу со слезами на глазах и так смиренно, что Вьяса сказал: «Сын мой! Пандавы всегда придерживались законов морали: они никогда не нарушали данного слова. Они соблюдали правило, что побежденные не имеют права привлекать к ответу победителей; твой дед и его младший брат признавали моральное превосходство Дхармараджи, старшего брата, и сдерживали себя. А не то они разнесли бы подлых Кауравов так, что те купались бы в собственной крови, а их тела были бы брошены собакам и стервятникам.

Но несмотря на всё это, брат твоего деда, Бхима, вынужден был смирять себя, не трогая этих порочных людей, словно лев, привязанный к дереву. Он иронично посмеивался над тем, что считал слабостью Дхармараджи — его привязанность к Дхарме. Но что он мог поделать? Старший брат запретил ему причинять кому-либо вред. Поэтому он вынужден был вести себя как бездействующий человек».

Когда Вьяса сказал это, Парикшит спросил его, как это деды попали в такую зависимость, в такое рабство. Вьяса улыбнулся и ответил: «Сын мой! Я отвечу и на этот вопрос. Брат твоего деда Дхармараджа праздновал Раджасуйя-яджну в зале заседаний, построенном для него самой Майей. На эту Яджну были приглашены и Кауравы и, как я уже говорил, были изумлены всем величием и великолепием. Движимые завистью и духом мщения, словно их оскорбило богатство и влияние Пандавов, они вступили в сговор с другими злодеями и стали изыскивать средства — как бы им подпортить удачу Пандавов. Наконец они выработали план.

Это была ставка на рискованный ход в царской игре в кости. Кауравы вели себя так, будто полны братской любви и движимы более всего братской привязанностью. Слова их были сладки, как мёд, мягки, как нож в масле. Они убедили своего старого слепого отца обратиться к Дхармарадже со следующими словами: „Сын мой! Все вы — братья. Придите и побудьте вместе, насладитесь какой-нибудь игрой, скажем, в кости“. Получив такое приглашение, брат твоего деда, который был честным и порядочным человеком и не подозревал о злобных замыслах Кауравов, принял его и стал играть в предложенные игры, не догадываясь о коварных замыслах Кауравов. В игре этой он проиграл всё и вынужден был заложить и братьев, и, в конце концов, даже свою царицу Драупади. Он не знал, что игра была полна грязных мошеннических трюков и обмана. Он никак не мог предположить, что родственники доведут его до беды. И вот, по правилам игры, Драупади стала собственностью выигравших. И те, чтобы отомстить и утолить ненависть, решили прилюдно, перед всем дворцовым собранием, оскорбить царицу Пандавов. Лишь подлый ум может породить подлые мысли».

При этих словах Парикшит заплакал. Прерывающимся голосом он спросил Вьясу: «Как же сам слепой царь Дхритараштра допустил, чтобы позорили женщину, царицу? Конечно, у него не было глаз, чтобы это всё видеть, но у него ведь были уши, и он прекрасно всё слышал. Неужели он закрыл уши свои, чтобы стенанья Драупади не могли дойти до него? Или он также и оглох? Шастры учат нас, что женщину нельзя оскорблять и позорить, что ей нужно помогать и поддерживать её. А эти правители, которым как раз пристало быть образцом нравственности и справедливости для своих подданных, осмелились грубо нарушить предписания Шастр. Как же такие порочные люди могут царствовать? Разве они не худшие из смертных? Только самые большие грешники осмелятся оскорблять и позорить чужую жену, беззащитную женщину. Я чувствую, что страна эта пришла в упадок оттого лишь, что у власти были столь отвратительные люди. В конце концов, это приведет нас к гибели. Бог ведь не слепой, не так ли? Даже людоеды и варвары чтут своих жен, — горестно продолжал Парикшит, — у них есть такой закон: если оскорблена какая-то женщина, то они мстят, будто опозорили весь род. А в данном случае присутствовали и взирали на всё происходящее старейшины рода, царь, духовные наставники, мудрецы и ученые мужи. Все они были свидетелями этого акта жестокости. Неужели все эти высокопоставленные лица вдруг лишились разума? Неужели глаза их вдруг ослепли от какой-то ужасной болезни? Разве они питались травой и нрав их стал звериным? Неужели они настолько уподобились животным, что забыли о достоинстве человека? А старейшины! Неужели их чувство различения оставило их, и они стали жалкой карикатурой на самих себя».

Вьяса прервал эту тираду, направленную против старейшин, которые в те страшные мгновенья сидели молча. «Сын мой! Парикшит! — сказал он, — не торопись с выводами и не дай сбить себя с толку. Никому из старейшин не нравилось дурное поведение Дурьодханы, Духшасаны и остальных. Они предостерегали Кауравов о последствиях их беззаконий, но что они могли поделать, если эти подлецы погрязли в грехе? Когда Духшасана волок Драупади за волосы прямо в царский зал, наполненный придворными и прочими людьми, страдания Видуры, Бхишмы и Дроны уже вышли из-под контроля. Нет слов описать всё это. По щекам их потоком текли слёзы. Они не могли поднять глаз и смотреть на эту отвратительную шайку

Была тому и другая причина. Из гневных глаз Драупади буквально сыпались искры, и если бы они упали на кого-то из находящихся в зале, тот просто сгорел бы дотла! К счастью, Драупади смотрела только на твоего старшего деда, Дхармараджу. Его твердость и уравновешенность подействовали на неё, и, вследствие этого собравшиеся были спасены от гибели. Иначе Дурьодхана, Духшасана и прочие из этой подлой шайки не остались бы в живых. Такое преображающее действие возымело спокойное лицо Дхармараджи. Твои деды: Бхима, Арджуна, Накула и Сахадева смотрели на это лицо, в то время как сердца их разрывались от мук Драупади, но при виде его пыл их остывал. Безмятежное лицо Дхармараджи спасло в тот день всех от катастрофы; в противном же случае, все присутствующие сгорели бы в огне гнева Драупади, и битвы при Курукшетре не понадобилось бы.

Ничто не может произойти, если того не пожелает Бог. Не так ли? Как может кто-то нарушить Волю Господа Кришны? Драупади причитала, что никто из её господ не поднялся спасти её, хотя она и взывала к ним, напоминая им о доблести и чести. Тут в уме её молнией мелькнула мысль о Кришне, Спасителе, и наполнила её истерзавшееся сердце мужеством. „О Шьямасундар! Это не над Пандавами глумятся. Это оскорбление и надругательство над Тобой. Ведь Ты — это все мы. Мы во всём зависим от Тебя. Неужто Ты потерпишь это жуткое оскорбление Пандавов? Мы посвятили Тебе наши сердца. Услышь же, я предаюсь Тебе. Быть может, Ты не удовлетворён тем, что мы до сих пор приносили к стопам Твоим. Да будет же Твоя Воля“! Так она всецело и безоговорочно предалась Господу.

При этом Защитник угнетённых. Спаситель всех, кто предан Ему, Господь наш, взял на Себя бремя страданий Драупади: незримо и тихо Он явился и незаметно для всех благословил её. И вот что удивительно: сари, которое эти злодеи пытались сорвать с Драупади, и тем её обесчестить, казалось бесконечным. Все присутствующие, в том числе и мучители её, были поражены проявлением Милости Кришны и благочестивой преданностью Драупади. Добрые люди и мудрецы поняли, что Истину и Долг (Сатью и Дхарму) поколебать невозможно. Слезы радости были знаком того чувства возвышения, какое они испытали. Злодей Духшасана сник, измученный и униженный. Драупади же нисколько не пострадала от бесчестья. Весь позор пал на Кауравов, не затронув Пандавов.

Разве мог Господь допустить, чтобы праведные и нравственные Пандавы были унижены? Вред, который замышляли причинить Пандавам Кауравы, коснулся только их самих. Это было прямым следствием Милости Господа Кришны, изливаемой на твоих дедов и твою бабушку, а также следствием той преданности и веры, какую они выказывали Господу Кришне.

Господь допустил всю эту животрепещущую драму с тем лишь, чтобы возвестить всему миру об искренней преданности Пандавов и силе её, а также явить их примером для подражания в надвигающуюся эпоху Кали — в этом не было ничего, кроме Божественного умысла. На тебя могут обрушиться клевета, оскорбления и позор, ты можешь быть ввергнут в нищету или страдание, но тот, кто предастся Воле Божьей, примет всё это с радостью, и перенесет спокойно. Господь никогда не оставит детей своих. Те, кто предан Богу, должны быть терпеливыми и спокойными в самых тяжких испытаниях. Дело в том, что как раз к набожным и богобоязненным и приходят тяжкие испытания и беды. Кришна на примере Пандавов разыграл эту Драму, чтобы передать людям эти великие истины. Каждое событие в их жизни — всего лишь сцена в Его Пьесе.

Глава 20. Милость Кришны к Драупади

Драупади была изумлена, когда ощутила эту Милость Кришны, одарившего её возможностью остаться одетой, чтобы защитить свою честь. Из глаз её потекли слёзы благодарности. В экстазе она воскликнула: „Кришна! Кришна!“ — с таким порывом чувств и рвением, что всех присутствовавших в зале обуял страх. Сияние лица её навело их на мысль, что она — сама богиня (Шакти), что питает энергией Вселенную.

Тут перед твоей бабушкой Драупади материализовался Сам Кришна и сказал: „Сестра! Зачем ты тревожиться? Я принял рождение специально для того, чтобы уничтожить этих злых людей, ослеплённых гордостью. И Я вижу, что слава и величие Пандавов будут вызывать у грядущих поколений мира сего восхищение. Утешься!“

При этом Драупади склонилась к стопам Господа, омыв их своими слезами: её длинные густые волосы, распущенные порочной рукой, упали к Стопам Кришны, закрыв их. И сама она упала на пол, припав к Его Стопам.

Её бурная радость и волнение повергли всё собрание придворных и воинов в изумление. Кришна поднял царицу и, положив ей руку на голову, благословил: „Встань! Завяжи волосы в узел и терпеливо жди событий, что скоро произойдут. Иди во внутренние покои и присоединись к своим спутникам“, — увещевал Он. Услышав эти слова, Драупади выпрямилась, словно змея, поднявшая голову. Глаза её сверкали из-под покрова волос, скрывавших её лицо; взгляды её были подобны вспышкам молнии среди туч. Она стояла в центре зала и, повернувшись к Кришне, сказала, как бы раздумывая: „Кришна! Порванную одежду можно только зашить, иначе дыры не заделать. Добродетельную невесту можно выдать замуж только один раз. Свернувшемуся молоку не вернуть его первоначальной чистоты. Бивни слона не втиснуть снова в рот, из которого они выпали. Волосы Драупади распустили грязные руки этих злодеев. Их никак не связать вновь по-прежнему, чтобы снова увидеть женщину счастливой“. При этом все сидели молча, опустив голову, устыдившись того, что царицу оскорбили.

Но Кришна нарушил молчание: „Ну и когда же ты уберешь свои волосы по-прежнему? Сестра! Твои растрёпанные волосы поистине делают тебя устрашающей!“ И тут царица вскипела и взревела словно львица: „Господи! Молю Тебя, послушай! Тому грязному подонку, который осмелился коснуться этих волос своей подлой рукой и приволок меня в этот зал, надо разбить голову на мелкие куски, а тело выбросить лисицам и собакам. Жена его должна стать вдовой, ей следует растрепать волосы, чтобы она рыдала от безутешного горя. В тот день я и завяжу волосы в узел. Но не раньше“. Услышав это проклятье, все старейшины в зале заволновались от его страшных последствий. Они заткнули уши, чтобы больше не слышать таких слов. „Прости нас, — взмолись они, — смирись, успокойся“. Ибо они знали, какой бедой может обернуться проклятье добродетельной женщины. Сердце Дхритараштры, старого слепого отца порочного клана злодеев, оскорбивших царицу, едва не разорвалось от страха. Сыновья его старались сохранить бодрость на лицах, но внутренне были охвачены паникой. Волна ужаса прошла по собранию, ибо все знали, что слова Драупади должны сбыться, и злодеи будут наказаны именно так, как она сказала.

Ещё более подкрепляя эти опасения, Кришна сказал: „О! Драупади! Да будет так, как ты сказала. Я уничтожу этих порочных людей, что причинили мужьям твоим столько горя. Слова, которые ты только что произнесла, должны сбыться, ибо с самого рождения ты не осквернила язык свой ложью, даже в шутку. Твой голос — это глас Истины, Истина восторжествует, несмотря ни на что“.

Вот такое заверение дал твоей бабушке Сам Господь. И Кауравы были разгромлены, а за праведность Пандавы получили воздаяние пред всем миром. Где Дхарма, там и Бог, а где Господь, там победа. Благодаря этой трагедии Господь передал миру эту святую истину.

Видишь, твои деды были так велики, что заслужили непрерывный поток Божественной Милости! Эту Милость они обрели своей приверженностью Дхарме и непоколебимой верностью Истине. Можно совершать дорогие и трудновыполнимые Яджны и Ягьи, но приверженец Дхармы и Истины сможет переплыть океан перемен и скорби и достигнуть берега освобождения. А иначе как бы спаслись твои деды, когда наводящий ужас мудрец Дурваса отправился в лес, чтобы дотла сжечь их, как замыслил Дурьодхана и его приспешники? Бедняга Дурваса вынужден был понять, что Милость Божья действеннее, чем многолетняя аскеза и всяческие отречения. Тот, кого послали убить, удалился с чувством глубокого восхищения к своим предполагавшимся жертвам».

Когда Вьяса так гордо заявил о преданности Пандавов Господу, Парикшит в удивлении поднял голову и спросил: «Что ты говоришь? Сам Дурваса испытал поражение от рук моего деда? О, как я счастлив, что родился в династии, которая оказалась выше даже этого великого святого! Расскажи же мне, Учитель, как это случилось? Зачем Дурваса отправился к ним и что произошло?»

«Послушай, о Махараджа! — продолжал Вьяса, — Твои деды, изгнанные в джунгли, могли проводить дни свои. Милостью Божьей храня славу несравненного гостеприимства. Для них джунгли были полны не меньшей радости, чем Хастинапура, из которой их изгнали. Сердца этих великих людей были столь полны Божественности и умиротворённости, что на них не могли повлиять перипетии судьбы. Ароматный цветок благоухает одинаково и в правой руке, и в левой; так же и Пандавы — будь они на небесах или в лесу, в деревне или городе, на вершинах или в долине, всегда будут одинаково счастливы. Им неведома переменчивость, и деды твои доказали это своей жизнью.

Когда добрые живут в мире и счастье, злые не могут этого вынести. У них начинает сильно болит голова. Они должны видеть, как добрые переживают утраты и трудности, лишь тогда они чувствуют себя счастливыми. Утраты добрых людей — для злых умов обретение. Сладость песни кукушки невыносима для слуха ворона — так и счастливая, беззаботная жизнь Пандавов причиняла страдания и боль Кауравам, пребывавшим в столице. Но что они могли ещё сделать? Они возложили на Пандавов столько горя и лишений, сколько могли. В конце концов, они изгнали их и из царства и сослали их в лес даже не дав вкусить пищи.

Лишить их пищи! Да. Вот о чём они мечтали. Но истина оказалась иной. Ведь тела Пандавов питал Сам Господь Кришна. Бороться с телами, наполняемыми самим Господом, — занятие бесполезное. Вот почему Кауравы лишили Пандавов всех материальных благ и выгнали их из царства. После той игры в кости у Пандавов отняли буквально всё. Кауравы старались изо всех сил вызвать раздор между братьями, распуская отвратительные сплетни и натравливая их друг на друга. Но братья Пандавы почитали Истину и были привержены Ей. Так что ничто не могло разлучить их. И то, что ничто не могло нанести ущерба счастью Пандавов, сжигало Кауравов, как лесной пожар.

В момент такого отчаяния в Хастинапуру прибыл Дурваса, который был самим воплощением ярости. Он привел с собой десять тысяч учеников, собираясь провести в царском городе четыре месяца. Кауравы хорошо знали силу аскезы Дурвасы, а равно его слабости и капризы. Поэтому они пригласили его во дворец и оказывали щедрое гостеприимство ему и его последователям все эти четыре месяца. Кауравы задумали использовать этого мудреца для своих порочных замыслов и потому с небывалой готовностью откликались на любое пожелание его и его огромной свиты. Они старались, чтобы у Дурвасы не было причин для разочарования, огорчения или неудовольствия. Целых четыре месяца Кауравы служили ему с фанатичным рвением. Когда же на мудреца находили приступы гнева, Кауравы, повесив головы и сложив руки, покорно принимали его на себя. Так святой Дурваса смягчился и был ими покорён. Как-то раз, когда Дурваса отдыхал после великолепного обеда, к его постели подошёл и с почтением присел на её край Дурьодхана. Мудрец обратился к нему так: „О Царь, твоё служение так радует меня. Попроси же меня о любой милости, и какой бы трудной и ценной она ни была, я дарую её тебе“. Дурьодхана уже знал, какую милость ему просить у Дурвасы. Он был рад, что настало время для просьбы. Он изобразил чрезвычайное смирение, когда просил, чтобы тот её исполнил: „Учитель! То, что тебе нравится наше служение, уже само по себе ценнее миллиона даров. Такой оценки для меня достаточно. Что ещё может мне понадобиться из богатства или славы? Даже если я обрету власть над всеми тремя мирами, я не найду в этом радости. Я сожалею лишь о том, что, когда я эти четыре месяца служил тебе, со мной не было братьев Пандавов. Пусть же и они обретут спасение, получив возможность такого редкого служения, — вот в чем заключается моё желание. Пожалуйста, последуй к ним в их лесной приют со своими учениками и предоставь и им такую возможность. Мой старший брат Дхармараджа — такой редкий приверженец Дхармы, что невзирая на наши протесты и мольбы, предпочел уйти в лес, но не нарушать своего слова. Я слышал, что он и там оказывает гостеприимство и великолепный прием множеству гостей и посетителей. Он сможет принять тебя с большой роскошью и угостить лучшими яствами. Если ты намерен излить на меня свою милость, я прошу тебя лишь об одном одолжении: приди к Пандавам после того, как Драупади управится со своей пищей“. С этими словами Дурьодхана припал к стопам Дурвасы, чтобы добиться ещё большей его благосклонности. Мудрец понял его коварный замысел и разразился хохотом».

Глава 21. Случай с Дурвасой

Вьяса поспешил объяснить странный смех Дурвасы: «Дурваса, однако, внял просьбе Дурьодханы! Он отправился в лес, заявив: „Хорошо! Я так и сделаю“. В просьбе скрывался дурной замысел. Он заключался в следующем: однажды, на рассвете, когда Пандавы поклонялись Солнцу, оно, сжалившись над их состоянием, даровало им по Своей безграничной Милости сосуд, содержимое которого не уменьшается, сколько бы им не пользовались. Назывался он — Акшайяпатра. Драупади как праведная жена обычно ела лишь после того, как поедят пятеро братьев, и пока она не закончит трапезу — сосуд будет полон еды, сколько бы человек ни принимали участие в трапезе. Когда же Драупади кончала есть и чистила сосуд, он больше не давал пищи. Один раз в день в сосуде было изобилие пищи, и Драупади могла накормить тысячи, даже миллионы людей. После того, как она, поев сама, чистила его, до конца дня сосуд терял такую способность. Особенностью сосуда было то, что в нём должна была оставаться хоть частичка еды, чтобы её можно было сколь угодно умножить и использовать. Дурьодхана же попросил Дурвасу явиться к Пандавам и попросить гостеприимства после того, как Драупади закончит есть, потому что знал об этой особенности сосуда. Когда этот гневливый мудрец попросит о пище, а Пандавы не сумеют удовлетворить ни его, ни его огромную свиту, он, страдая от голода, обязательно накличет какое-нибудь ужасное проклятие — и это совсем погубит Пандавов. Будет разрешена трудная проблема сосуществования с ними, и Кауравы смогут спокойно править всей страной. Таково было злое намерение Дурьодханы. Но Пандавы искали поддержки не от чего-то или кого-то извне, а от Самого Бога внутри себя. Что тут может поделать проклятье какого-то мудреца, как бы могущественен тот ни был. Как им могут повредить ухищрения злонамеренных лиц, если на их стороне Сам хранящий всех Господь? Любой их заговор обречён на позорный провал. Порочные Кауравы не понимали, что когда они замышляют одно, Господь устраивает совсем другое.

Дурваса появился перед Пандавами в сопровождении десяти тысяч учеников как раз тогда, когда Драупади, вычистив священный сосуд, отдыхала после еды беседуя со своими господами. Дхармараджа увидел, как к хижине, крытой листвой, где братья проводили свои дни, приближается мудрец. Он быстро поднялся на ноги, сердечно поприветствовал его, омыл ему стопы, и, почтительно предложив цветы, распростерся перед ним. Он провозгласил: „Моё высшее желание исполнилось, сегодня счастливейший день“. На глазах Дхармараджи были слёзы радости, он стоял молитвенно сложив руки. Рядом встали братья и Драупади, склонив головы в почтительном смирении после того, как распростёрлись пред Дурвасой.

Дурваса, очевидно уставший после долгого путешествия, с явным раздражением проговорил: „Мы идем к реке, чтобы совершить вечерние ритуалы омовения, приготовь к нашему возвращению пищу для меня и для десяти тысяч моих последователей“. После этого заявления вся процессия быстро двинулась к реке.

Когда эти слова достигли слуха Дхармараджи, он был потрясён. Его сердце едва не остановилось. Он поговорил с Драупади и узнал, что сосуд аккуратно вычищен и убран на место. Пандавы приуныли, страшась того, что теперь с ними будет. „Накормить десять тысяч человек! О Боже! Что нам готовит этот день?“ — не помня себя от горя, сокрушались Пандавы. Для Драупади, идеальной хозяйки, возможность принять и накормить гостей была желанным даром, но в джунглях, конечно же, не было никаких припасов. В столь поздний час накормить столько народу: это привело её в отчаяние. „Гость, пожаловавший к нам — знаменитый Дурваса, чьи способности и достижения известны всему миру. Одной мыслью своей он может обратить тех, кто прогневил его, в пепел! Ах, какая страшная беда поджидает моих господ!“ — думала она, трепеща от страха.

Она не могла придумать, как накормить эту свалившуюся на неё ораву. Кто же ещё мог помочь ей, как не Сам Господь, Спаситель благих — Кришна? „О Гопала, спаси моих господ, убереги нас от грозящей нам гибели: укажи нам какое-нибудь средство, чтобы удовлетворить этих аскетов и мудреца“. Драупади взывала к Кришне, и слёзы текли из глаз её, а сердце терзала скорбь. Она не думала о том, что станется с нею, она молилась лишь о спасении своих мужей и о том, чтобы сохранить безупречным долг замужней женщины (мангальям). Она громко плакала, рыдая от невыносимого горя. Братья Пандавы слышали её рыдания, и муки их удвоились. Они тоже взывали к Кришне, их единственному защитнику. „О Нанданандана, ты спасал нас от всевозможных бед, измышляемых Кауравами. Ты хранил нас как зеницу ока. Почему же Ты сегодня вверг нас в это тяжкое горе? Прости нам грехи наши и заблуждения, спаси нас от этой страшной опасности, помоги ублажить мудреца и его огромную свиту“.

Молитвы Пандавов и слёзы Драупади тронули сердце Кришны и заставили Его покинуть Матхуру. Послышались шаги. Пандавы, совсем было повесившие голову в тревоге, что это возвращается с реки Дурваса, подняли глаза и увидели, что к ним в хижину входит Кришна, озаряя всё своей улыбкой, и Его жёлтые одежды стелятся по земле. „Кришна! Кришна!“ — воскликнули они и бросились к Господу. Драупади услышала крик и поспешила выйти из внутреннего помещения. Она подумала, что это какой-нибудь знак Милости Божьей явился им. Но увидев Самого Кришну, она тут же упала Ему в ноги и омыла их слезами: „Спаси меня, спаси мой мангальям, ублажи этого мудреца и его последователей“. Но Кришну, совершенного Режиссёра этой Вселенской Драмы, казалось, вовсе не занимали их тревоги. Он целиком был поглощен только чувством голода! „Драупади! — сказал Он, — это странно. Я голоден. Сначала утоли Мой голод, а потом уже проси у Меня, что тебе нужно. Дай Мне поскорее хоть немного пищи!“ — и протянул ладонь, как будто не мог больше ждать.

„О Господь! — сказала Драупади, — сейчас не время для шуток, для нас это — время испытаний. Спаси нас, не потешайся над нашим прискорбным положением“. Она отёрла слёзы краем сари и просила, умоляюще протягивая руки. Кришна поднял ей голову Своей рукой и сказал мягким убедительным тоном: „Дитя! Слёзы появляются на глазах женщин при малейшем волнении. Но разве Я могу утолить Свой голод слезами?“ Кришна был полон иронии. Драупади ответила: „Гопал! Ты у нас сегодня второй, кто просит о пище. Но если мы не дадим Тебе того, что Ты просишь, то Ты не проклянёшь нас и не навлечёшь на нас беды. Другой проситель ждет со своими десятью тысячами последователей. Похоже, чтобы утолить голод, он пообедает всеми нами! Всех нас вотвот обратят в пепел! Где в этом лесу мы возьмем хотя бы зёрнышко? Как мне утолить голод стольких людей, внезапно появившихся в этом пустынном месте?“ — пояснила Драупади причину овладевшего ими уныния.

Гопал громко рассмеялся. „Ты говоришь десять тысяч гостей. Но я не вижу ни одного! Я могу только посмеяться над твоими словами. Ты гонишь ребенка, сидящего у тебя на коленях, чтобы приласкать других детей, которые вдали от тебя. Сначала предложи достаточно еды Мне, чтобы утолить Мой голод, а потом уже думай о тех, кого здесь нет“. Кришна был непреклонен в том, что сначала следует позаботиться о Нём. Он с таким совершенством играл роль голодного, что Драупади вынуждена была объяснить своё затруднение: „Господь! В сосуде сегодня было много всякой еды, все желающие получили пищу в достатке, я же ела последней. Потом я очистила и убрала сосуд, что подарило нам Солнце. Как теперь я могу добыть из него пищу? Как мне утолить Твой голод? Ты — наше единственное прибежище. Но если и Ты, который знает всё, заставляешь нас страдать, чего же нам ожидать от других?“. Драупади снова заплакала.

Гопал сказал: „Ладно, принеси сюда сосуд. Если Я добуду из него хоть кусочек чего-нибудь съестного. Меня это удовлетворит“. Драупади пошла, принесла сосуд и протянула его Кришне. Гопала тщательно прошёлся пальцами по внутренней стороне сосуда в поисках кусочка чего-нибудь, что не удалось выскрести и вымыть. В горлышке сосуда Он обнаружил кусочек вареного листа. Тут Он спросил: „Драупади! Похоже, у тебя на обед было какое-то блюдо из листьев!“

Драупади удивилась, что Кришне удалось найти в сосуде, который она тщательно вычистила, кусочек листика. „Должно быть, это Твоё чудо: что бы я ни делала, я делаю это тщательно, я не могла почистить сосуд столь небрежно“, — засмеялась она. Когда она подошла к Кришне взглянуть на этот листик, Тот показал его ей и сказал: „Смотри! Я извлек его из твоего сосуда. Этого будет достаточно, чтобы утолить не только Мой голод, но и голод всех живых существ во Вселенной“. Затем кончиком пальца Он положил листик Себе на язык и, проглотив, воскликнул: „Ах! Как чудесно! Мой голод утолён!“.

В тот же миг на берегу реки Дурваса и десять тысяч его учеников почувствовали, что их желудки буквально переполнены пищей. Их голод пропал; избавившись от мук голода, который терзал их буквально минуту назад, они испытали высшее блаженство и сообщили друг другу об этом чуде, сначала жестами, а потом и словами.

„Наши желудки так переполнены, что в них уже нет места и для рисового зернышка. Дхармараджа будет ждать нас с обильным пиром из изысканных блюд и настаивать на том, чтобы мы по достоинству оценили его гостеприимство. Но где нам найти место для его угощений? Мы поистине в затруднительном положении!“ Тут кто-то вспомнил случай, когда их учитель Дурваса проклял Амбаришу, а вскоре из-за вмешательства Кришны и сам пострадал от жертвы своего проклятия.

Ученики рассказали учителю о своём состоянии и своих подозрениях. Мудрец, который узнал Милость, обретённую Дхармараджей, преизобильно благословил его и удалился со своими учениками другой дорогой, обойдя стороной место поселения братьев Пандавов.

Но Кришна поручил Бхиме сходить к реке и поскорее привести мудреца с учениками пообедать. Когда же Бхима увидел, что они уходят другой дорогой, он ускорил шаг, но ученики, испугавшись его намерений, помчались в джунгли, спасаясь от него. Бхима остановил Дурвасу и сказал ему: „Учитель! Мой старший брат велел мне сходить за тобой и привести тебя, так как обед для всех вас готов“. Дурвасе пришлось сослаться на невозможность этого: „Бхима! Мы не можем съесть ни кусочка. Нас вот-вот разорвет от сытости. Мы вовсе не склонны выражать вам неудовольствие. Я благословляю вас, дабы обрели вы всяческое счастье. Я явлюсь к вам тогда, когда вы будете править миром как бесспорные властители, и вот тогда воспользуюсь вашим гостеприимством. Те же, кто послал меня к вам с греховными побуждениями, придут к окончательной гибели“. И пожелав Пандавам удачи, Дурваса со своими последователями удалился.

Обратил ли ты внимание, Парикшит, что благочестие и преданность твоих дедов не имели себе равных. Потому-то и Милость Кришны была столь необычайной».

Когда Вьяса рассказывал об этих случаях, чтобы показать Парикшиту твёрдость веры Пандавов и Милость Кришны, Парикшит слушал очень внимательно, с благоговением и почтением, с удивлением и тревогой, которые по очереди завладевали его умом. Когда говорилось о трудном положении Пандавов, Парикшит волновался; когда говорилось о неминуемых бедах, Парикшит проливал слёзы сострадания; когда говорилось об их успехе — слёзы радости.

Глава 22. Битва Арджуны с богами

«О Царь, — продолжал Вьяса, — твои деды готовы были в случае необходимости от всего отречься ради Господа, но готовы были и сражаться с Ним, если потребуется, ибо они лишь соблюдали Дхарму Кшатриев, когда сражались так. Ты, должно быть, слышал историю о том, как дед твой сражался с Господом Шивой и получил от Него Божественное оружие Пашупатха-астру». Тут царь вдруг поднял голову и спросил: «Учитель! Что ты сказал? Неужели мой дед вел бой с Самим Шивой? До сих пор я ничего об этом не слышал. Расскажи мне всё, что знаешь. Утоли мою жажду знаний». Парикшит упал к ногам Вьясы, настоятельно упрашивая его рассказать эту историю.

Вьяса откашлялся, прочищая горло. «Сын мой! Сколько же ещё историй мне придется тебе поведать? Чтобы всё подробно рассказать об отношениях между Пандавами и Богами, потребуются не часы и даже не месяцы, а годы! Но поскольку ты просишь меня, я расскажу тебе сколько смогу, пока есть время. Слушай же, о Царь! Пандавы жили в лесу. И вот однажды Дхармараджу одолела тревога. Он предчувствовал, что его нечестивые родственники Кауравы возможно не дадут ему покоя и по окончании срока изгнания Пандавов. Весьма сомнительно, чтобы Кауравы отдали им их часть империи. Дхармараджа боялся неизбежности войны и того, что великие лучники того времени: Бхишма, Дрона, Карна и Ашваттхама, — выступят на стороне банды Кауравов. Он понимал, что Пандавы могут и не справиться с такой плеядой сильнейших. Он боялся, что война эта может закончиться их поражением и Пандавам придётся провести всю свою жизнь в лесу. Видя его глубокую скорбь, Арджуна приблизился к нему, и испросив благословения и разрешения уйти и аскезой добиться от Богов оружия, чтобы одолеть врагов. И Дхармараджа отправил его умилостивить Богов, обрести Милостью Их чудесное оружие, чтобы выиграть войну.

Арджуна отправился в страну Гандхамадану, недоступную даже для самых строгих аскетов, и стал совершать аскезу (Тапас), чтобы умилостивить Индру, Властелина Богов. Небеса поразились суровости Тапаса и непреклонному упорству Арджуны. Тогда перед Арджуной явился Индра и сказал: „Сын Мой! Я доволен твоим Тапасом. Но если ты хочешь, чтобы твоё желание сбылось, обрети сначала Милость Шивы. После этого Я возьму тебя на небеса и снабжу всем оружием, что могут даровать небеса“.

По совету Индры Арджуна сел медитировать на Шиву, чтобы получить Его Милость. Шива тем временем решил разыграть Свой спектакль. Я расскажу тебе, как это было. Через то место, где сидел Арджуна, соблюдая свою эпитимью, пробегал огромный свирепый дикий вепрь. Тот его увидел и, хотя в аскезе следует избегать нанесения вреда любому живому существу, поспешно схватился за свой лук и стрелы, когда вепрь готов был напасть на него. В тот же миг лесной охотник (бхил), также вооруженный луком и стрелами, явился вместе с женой перед Арджуной! Арджуна удивился, что бхила в этом дремучем лесу, где столько опасностей, сопровождает женщина! Но когда Арджуна присмотрелся повнимательнее, он увидел за бхилом огромную свиту мужчин и женщин свирепого вида, издающих какие-то странные вопли. Арджуна был поражён и сбит с толку.

Явившийся первым, охотник с суровым лицом и красными горящими глазами, сказал: „Эй ты! Ты кто? Зачем ты сюда пришёл? Поберегись, тебе не жить, если ты выпустишь стрелу в этого вепря даже случайно. Я его преследовал и гнал сюда. Какое ты имеешь право поднимать на него лук?“. Эти слова пронзили Арджуне сердце, словно пучок стрел. Он был страшно уязвлен, ведь какой-то простой охотник оскорбил его.

„Этот человек не знает ни имени моего, ни моей славы, иначе он не стал бы вызывать меня“, — сказал сам себе Арджуна, поднял лук и выпустил в вепря стрелу. В тот же миг выпустил свою стрелу и бхил.

Вепрь упал на землю. Охотник был вне себя от гнева. Он обрушил на Арджуну целый поток оскорблений. „Эй, ты! Ты не знаешь правил охоты. Я выследил этого вепря, преследовал его и выбрал его жертвой своих стрел. Как же ты осмелился тоже выпустить в него свою стрелу? Ты — просто жадный дикарь“. Из глаз охотника сыпались искры, его гнев не знал границ. Арджуна тоже рассвирепел. „Заткнись, негодный, — вскричал он, — а не то я отправлю тебя в Царство Смерти. Берегись и попридержи свой дурной язык. Убирайся туда, откуда пришёл!“.

Охотник стерпел угрозу, замер, но не дрогнул. „Кто бы ты ни был, я не боюсь тебя; пусть даже на твоей стороне три сотни богов, я не отступлю. Имей в виду — это ты влез не в своё дело. Кто позволил тебе сюда явиться? Кто ты такой, чтобы приказывать мне? Это наш лес, а ты — вор, который сюда забрался, и ты ещё имеешь наглость приказывать нам уйти!“, — ответил он.

Услышав это, Арджуна подумал, что его собеседник, пожалуй, не простой охотник. Он заговорил спокойнее: „Лес принадлежит всем: ты пришёл сюда поохотиться, я пришёл совершить аскезу для получения Милости Шивы. Я выстрелил в этого вепря только затем, чтобы спастись от его бешеной ярости“. Но охотник не смягчался: „Мне неважно, кому ты поклоняешься и кого ты хочешь ублажить. Почему ты убил животное, которое я преследовал? Признай, что ты не прав. Зачем ты застрелил зверя, которого я выследил?“ — настаивал он. Арджуна потерял всякое терпение. Он сказал сам себе: „Жизнь этого парня вот-вот кончится, так же как и того вепря. Видно, его не остановить вежливыми словами“.

Арджуна выбрал острую стрелу, вложил её в лук и выпустил в охотника. Она достигла его, но, согнувшись от удара, словно шип о камень, упала на землю! Удивлённый Арджуна выпустил тогда стрелу с остриём в виде полумесяца, которая должна была срезать охотнику голову, но тот просто отмел её левой рукой, отмахнувшись, как от стебелька травы.

В конце концов, Арджуна выпустил нескончаемый поток стрел из своего никогда не пустеющего колчана, но и это не подействовало. Арджуна был в отчаянии, он чувствовал себя как человек, который всего лишился и потерял все средства сопротивления. Он стоял совершенно беспомощный и разъярённый. Он был словно птица с подрезанным крылом, тигр с выбитыми зубами и перебитыми лапами, корабль без матросов и без руля.

Арджуна попробовал ударить охотника своим луком, но лук раскололся на части. Пораженный, Арджуна решил прибегнуть к помощи своих кулаков, потому что это было единственное оружие, которое у него оставалось. Обхватив охотника за пояс, он напал на него, и началась яростная борьба за победу. Охотник от души посмеялся над этой новой попыткой Арджуны. Они боролись, чтобы одолеть друг друга, с такими страшными захватами и ударами, что казалось, будто в смертельной схватке сошлись две горы. Лесные птицы были так напуганы необычайным шумом, что в ужасе взметнулись в небо. Животные — лесные обитатели джунглей — поднялись и следили за ними, чувствуя, что надвигается какая-то большая беда. Земля тряслась, не в силах выдержать тяжести этой встречи.

Но, несмотря на всё это, бхил не проявлял ни малейшего следа усталости: он смеялся, как будто это его не касается, и сражался с той же силой, как и в начале битвы. Арджуна же весь взмок, он задыхался, кулаки его были разбиты и кровоточили! Бхилу же всё было нипочём, он был неуязвим! Более того, когда он изловчился и легонько обхватил Арджуну, у того изо рта пошла кровь! При этом бхил разразился жестоким смехом и бросил торжествующий взгляд супруге: „Ты видела?!“.

Арджуна пошатнулся и был в великом смятении. Он утратил все свои устои. „Кришна, — зашептал он, — зачем Ты так меня унизил? Ах, так это ещё одна из сцен в Твоём спектакле? Несомненно, этот бхил — не простой смертный. Может, это Ты Сам явился в этом Облике, чтобы попрать мою гордыню. Увы! Оказаться побежденным каким-то лесным охотником! Нет — это Твоя уловка, Твоя игра. Этот бхил — вовсе не обычный человек. Спаси же меня, ибо я думаю, что это Ты Сам“.

Когда Арджуна проговорил это и повернулся к стоящей пред ним паре, то увидел не бхила и его жену, а Шиву с Его супругой Гаури. Они с обезоруживающей улыбкой благословили его. Руки Их были обращены ладонью к нему, убеждая его, что бояться нечего *.

( * Такое положение рук называется Абхайя, буквально „Абхайя“ означает „без страха“, это жест защиты (прим. пер.).)

Арджуну охватила радость. Он бросился к Ним и воскликнул: „О Шанкара! Мать Гаури!“, — и упал к Их Ногам. Он молил Их простить ему его опрометчивость и невежество. Гаури и Шанкара — Воплощения Милости — нежно подняли Арджуну за плечи и погладили по голове. „Сынок, — сказали они, — таков плод твоей жизни; ты исполнял свой долг, как подобает. Это вовсе не прегрешение. А теперь прими вот это в знак Нашей Милости“. И Арджуна получил из рук Самого Шивы Божественное оружие — Пашупатха Астру,

О Махараджа! Как мне восхвалить доблесть твоего деда, который бился с Самим Шивой, вооружённым незримым Трезубцем! Источник этого мужества и дерзания кроется в Милости, которую излил на него Господь Кришна. Твои деды никогда ничего не замышляли без его особого наказа. В битве же на Курукшетре Милость Его даровалась в полной мере и во всякий миг без всяких просьб. Глубина Любви, вызывавшая эту Милость, была ведома только им, и никто другой не смог бы её измерить». Когда Вьяса вспоминал всё это, он ронял слёзы радости по поводу славной участи братьев Пандавов. И не только он один.

Внимавший ему Парикшит был ещё более исполнен восхищения и благодарности. Он лил слёзы радости, губы его дрожали от волнения, голос прерывался. Он не мог больше сдерживать себя и воскликнул: «Ах, как я счастлив, что родился в таком семействе! Как отважны, благочестивы и неустрашимы были мои предки! И представь только мою удачу: мне посчастливилось услышать об их славе из уст такого божественного мудреца, как ты! О, я поистине трижды благословлен! Когда я слушаю рассказы о подвигах моих дедов и о Славе Господа Кришны, я никак не могу сказать, что уже наслушался. Я жажду слушать ещё и ещё.

Молю тебя, скажи мне, как Господь спасал и хранил дедов моих во время битвы. Это в какой-то мере утолит мой голод и мою жажду».

Глава 23. Хранитель на поле битвы

Поскольку царь так упрашивал, Вьяса заговорил: «О Царь! Пандавы, как и уговорились, прожили в изгнании двенадцать лет в лесу и ещё целый год жили, скрываясь от всех. Когда же, в конце концов, они объявились (из-за похищения коров Вираты подлыми Кауравами), Дурьодхана, старший этого жестокого рода, это вероломное чудовище, клятвенно возгласил, что года ещё не прошло, и что Пандавы нарушили договор; поэтому, заявил он, они подлежат особой статье, требующей нового изгнания на двенадцать лет, и ещё год жизни „инкогнито“! Он был непреклонен в этом решении.

Старейшины рода, Бхишма и остальные, утверждали, что Пандавы добросовестно выполнили условия договора; что они целый год никому не открывали места своего пребывания и оставались в изгнании все двенадцать лет. Но Кауравы не желали признать эту очевидную истину. Они сами себе готовили путь падения и гибели! Они никого не слушали, не внимали ничьим советам. Они заявили, что только сражение может решить эти разногласия.

Что оставалось делать перед таким изъявлением царской воли? Так, обе стороны начали готовиться к войне: Дурьодхана — царь, наделенный полномочиями власти, и изгнанники — Пандавы! Но Истина и Справедливость были на стороне изгнанников, и к ним присоединилось несколько царей, придерживающихся принципов нравственности. Другие же, весьма многочисленные, примкнули к правящему монарху. Кауравы имели в своём распоряжении одиннадцать акшаухини *. Пандавы же смогли собрать всего семь.

( * Воинское соединение: одна акшаукхини насчитывает 109350 пеших солдат, 65610 коней и всадников, 21870 слонов и воинов при них и 21870 колесниц с экипажем (прим. авт.).)

Слушай же! На колеснице Арджуны возничим был Сам Господь Кришна, Гопиваллабха*. Таким образом, Он был не только возницей судьбы Пандавов. А потому у Пандавов не было слабого звена в оснащении. В Кришне была вся нужная им сила. И тем не менее, в этой великой драме Господней Арджуна совершил вдруг совершенно неожиданный поступок, изумивший абсолютно всех.

( * Одно из многих Имен господа Кришны, означает Возлюбленный гопи.)

Господь Шри Кришна велел Арджуне взглянуть с колесницы, остановившейся между двумя готовыми к битве армиями, на вражеских вождей, с которыми ему придётся сойтись лицом к лицу. Арджуна бросил взгляд на героев, жаждущих встретиться с ним в решающей схватке, и внезапно в глазах его блеснули слёзы. Он приуныл и пал духом. Все, видевшие это, преисполнились стыда.

Но, заметь, дед твой огорчился и расстроился не от страха или трусости. Он увидел перед собой Бхишму, на коленях у которого он, бывало, сидел ребенком, и который любил и ласкал его, как своё дитя; своего досточтимого учителя Дрону, у которого учился искусству стрельбы из лука от самых начал и до высшего мастерства. И сердце его смутилось: „Увы! Неужели и им придется потерпеть от меня поражение в этой кровавой битве со столь видными старейшинами, с людьми, которых мне, по сути, следовало бы любовно почтить подношением цветов. Как же я выпущу в них стрелы? Как я могу ранить эти стопы, которые мне следовало бы почтительно возложить себе на голову, простершись пред ними как подобает?“ Чувство, овладевшее им, было чувством почтительности. Оно и привело его в уныние, а никак не чувство слабости.

Чувства „я“ и „моё“ в нём настолько усилились, что он обернулся к Кришне и заявил: „Кришна, разворачивай колесницу обратно к Хастинапуре. Я хочу уехать от всего этого“. Кришна усмехнулся и с явной иронией заметил: „Дорогой мой родственничек, кажется, ты испугался битвы. Что ж, Я, пожалуй, отвезу тебя обратно в Хастинапуру и привезу вместо тебя твою супругу Драупади. Уж она-то страха не знает. Идет! Возвращаемся. Я и не знал, что ты такой трус, а то не согласился бы стать у тебя колесничим, Это большая ошибка с Моей стороны“.

Когда Кришна высказал всё это и многое другое, Арджуна возразил: „Неужели Ты думаешь, что я, тот, кто бился с Самим Шивой и завоевавший у Него оружие Пашупатха, дрогну перед простыми смертными? Чувство почитания и милосердия вынуждает меня отступиться от убийства моих родичей. Вовсе не страх удерживает меня“. Арджуна долго говорил, рассуждая в понятиях „я“ и „моё“, но Кришна не оценил его аргументов. Он разъяснил Арджуне основные принципы всякой деятельности и морали *, и заставил поднять брошенное оружие. Он убедил Арджуну последовать предписаниям нравственных и социальных требований касты Кшатриев, к которой тот принадлежал.

( * Разговор Кришны с Арджуной перед началом битвы на Курукшетре был изложен в писании, названном Бхагавад Гита (Песнь Бога).)

Когда же в пылу сражения все воины Кауравов одновременно обрушивали град стрел в Арджуну, Кришна спасал его от этого потока, как прежде, когда поднял гору Говардхана, спасая селян Гокулы от потоков дождя и града, изливаемых гневным богом Индрой. Он принимал все удары на Себя и оберегал Арджуну, восседавшего за Ним в колеснице, от смертельных атак. Из ран на теле Его текла кровь, но Он прикрывал Собой Арджуну от шквала огненных стрел, выпускаемых врагом. Задачей Его было уберечь Арджуну. Он также намеревался ослабить мощь и гордость злого противника и возвысить славу и доброе имя Арджуны.

У Него Самого никакого оружия не было; однако Он способствовал уничтожению врагов и возвестил всему миру о величии пути Дхармы, чьими приверженцами были братья Пандавы. Во время битвы дед твой часто мучился от того, что Кришна взял на Себя такую роль. „Увы! Мы используем Тебя для столь незначительной цели: Тебя, Которого надлежит поместить в Лотос Сердца, мы усадили на место колесничего. Мы низвели Тебя до положения слуги! Мы так принизили Господа; какое горе, что мы дожили до этого!“ — сокрушался Арджуна.

Но огорчительнее всего было ещё одно мучительное действие, которое Арджуна вынужден был совершать. Всякий раз, делая это, бедный Арджуна страдал от невыносимых угрызений совести». Сказав это, Вьяса опустил голову, как будто ему не хотелось и вспоминать об этом. Это вызвало ещё большее любопытство Парикшита, и он взмолился: «Учитель! Что же это был за неизбежный урон, который он вынужден был наносить несмотря на всё кощунство этого?»

«О царь, — ответил на это мудрец, — в разгар боя, воин должен дать своему колесничему указание, куда повернуть, он не может надеяться на то, что его услышат, если он крикнет: „направо“ или „налево“. Оглушительный шум битвы помешает этому. Итак, будучи всецело захвачен бешеным возбуждением схватки с врагом, он вынужден нажимать на бровь колесничего носком правой или левой ноги. Для этого он всё время держит ноги в соприкосновении с бровями колесничего, планка сидения которого гораздо ниже. Если же надо направить колесницу прямо, то следует прижать оба носка ног с одинаковой силой. Такова договорённость. Поскольку такое давление приходилось оказывать ногами в тяжелой кованой обуви, на бровях Господа с обеих сторон ежедневно оставались царапины. Арджуна от стыда просто проклинал себя. Ему была ненавистна сама мысль о войне, и он молил, чтобы эта позорная игра поскорее прекратилась. Он ужасно мучился от того, что вынужден был ногами касаться Головы, почитаемой мудрецами и святыми.

Ладони Кришны, мягкие и нежные, словно лепестки лотоса, покрылись волдырями, поскольку Ему приходилось крепко держать поводья, которые натягивались сильнее всего, когда коней придерживали или направляли. Господь отказывался от пищи и сна, исполняя службу и высокую, и низкую, и содержал обоих коней и колесницу в полном порядке. Он исполнял и разные другие поручения, важные для одержания победы. Он купал коней в реке, следил за их ранами, прикладывая к ним для исцеления бальзам, да всего и не перечесть! Он работал как слуга в хозяйстве твоих дедов! Он никогда не играл роль Властителя Вселенной, хотя это была Его истинная природа, истинный Его уровень. А не Господь ли Кришна убеждал твоих дедов: „Будьте преданы Мне и обретёте силу от Меня! В какой мере вы с воодушевлением активизируете и оживите этот процесс отдачи и обретения, в той мере вы будете удачливы и счастливы. Вручите все свои тревоги, заботы, труды и желания Мне, а взамен примите от Меня радость, мир и силу ума. В этом Моём Пришествии лишь духовно устремленные и праведные — суть Мои родственники и воспреемники Милости Моей“. Такова была мера Любви Его к преданным Ему,» — сказал мудрый Вьяса царю.

Глава 24. Парикшит проклят

Парикшит внимал рассказу мудреца о глубокой преданности и твердой вере Пандавов. Он трепетал, слыша о безграничной Милости Господа Кришны к ним. Царь был настолько погружен в радость, что едва сознавал — ночь теперь, или день, как вдруг его привёл в себя нежный щебет птиц и громкий крик петуха. Он услышал песни, которыми его подданные на рассвете приветствовали богов, вокруг дворца звонили колокола храмов.

Вьяса также осознал, что начинается новый день. «Сын мой! — сказал он, — мне пора уходить», — и, взяв сосуд для воды, который он всегда носил с собой, поднялся и благословил царя, павшего к ногам его в великой печали. «Как жаль, что рассвет наступил так скоро. Я бы ещё больше проникся глубиной их (Пандавов) благочестивой преданности и чувства долга,» — сокрушался Парикшит.

Перед его глазами ещё проходили события, о которых он услышал и неповторимый вкус которых ощутил. Он был так преисполнен высокого восторга, что никак не мог вернуться к делам своего царства. На самом деле ему и не хотелось в них погружаться, а хотелось просто побыть одному. И поэтому он решил поехать поохотиться в лес. Он велел сделать соответствующие приготовления для выезда в джунгли.

Очень скоро слуги возвестили, что всё готово для царской охоты. С тяжёлым сердцем увлёк он своё тело к колеснице и устроился в ней. Сопровождающие его двинулись, расположившись по обыкновению перед царской колесницей и за нею. Царь как-то почувствовал, что ему не потребуется так много сопровождающих и некоторым велел вернуться. По пути царь заметил стадо животных, движущихся в отдалении, и это несколько расшевелило его. Он сошел с колесницы и с луком наготове стал с несколькими сопровождающими преследовать животных. Испуганное стадо рассеялось, исчезнув вместе с разгоряченными погоней охотниками. Царь сосредоточился на одной группе бегущих животных и поспешил за ними, не замечая, что остался один без сопровождающих, которые разбежались по разным тропам.

Он зашёл далеко, но не выследил ни одного зверя. Его мучила нестерпимая жажда, он очень устал и лихорадочно разыскивал воду. К счастью, он заметил какое-то жилище — хижину, крытую травой. В предвкушении, что утолит жажду, он рванулся к ней. Но никого не было видно! Место казалось пустынным. В тревоге он стал звать как можно громче. «Воды! Воды!» — жалобно взывал он с пересохшим от жажды ртом. Ответа не было. Когда же он вошёл, то обнаружил мудреца Самику, погруженного в медитацию. Он приблизился и трогательно обратился к нему! «Господин! Господин!» Но Самика был в такой глубокой медитации, что никакого ответа не последовало.

Царя же это привело в негодование и его одолел неистовый гнев. Добравшись до жилища и найдя там отшельника, он, тем не менее, не смог утолить ни голода, ни жажды и был совершенно беспомощен. Это затронуло его гордость — ведь он был правителем царства, а этот отшельник осмелился замкнуться в себе, когда сам царь стоит перед ним и зовёт его. Царь забыл о правилах приличия, так как уже не мог совладать с гневом. Тут ноги его ступили на какую-то веревку на полу. Оказалось, что это — мертвая змея. И, словно по какомуто странному повороту судьбы, в уме его зародилась дурная мысль. Он обернул мертвую змею вокруг шеи отшельника, который сидел словно статуя, не внимая ничему, и затем оставил обитель, пойдя быстро прочь в поисках места, где можно было утолить жажду и добыть пищу.

Несколько ребятишек видели его выходящим из хижины. Зайдя туда посмотреть, зачем же он заходил, и что там произошло (так как это был явно чужой, к тому же роскошно одетый человек) они увидели змею, обвившую шею мудреца Самики. Они подошли ближе, вгляделись и обнаружили, что она мертвая. Кто бы мог сделать такое, подумали они, и заподозрили, что это, должно быть, дело рук того человека, который только что покинул жилище. Они выбежали и сообщили об этом сыну Самики — Шринги, игравшему со своими товарищами. Тот не обратил внимания на их рассказ, ибо считал, что никто не станет так оскорблять отца. Он снова занялся игрой, но ребята упорно повторяли свой рассказ и настаивали на том, чтобы он собственными глазами убедился в их правдивости, посмотрев, что с отцом.

Шринги удивился их упорству и испугался, что случай этот действительно мог произойти. Он забежал в дом и увидел, что столь невероятное произошло! Он устремился на поиски виновного, так ужасно оскорбившего его уважаемого отца. Он узнал, что кто-то в царских одеждах зашёл и вышел, и что с самого утра там никого больше не было. Дети заключили, что это, должно быть, проделка того человека. Тогда Шринги помчался в указанном направлении, чтобы найти оскорбителя. Скоро он увидел человека в царском одеянии, и гнев его не имел границ. Он выплеснул на царя пригоршню воды, медленно пройдя перед ним, и произнес проклятие: «Пусть того, кто обмотал шею отца моего мертвой змеёй, на седьмой день укусит змея, и пусть он умрет в тот же миг от яда». Ребята просили его, чтобы он не делал этого, но он, тем не менее, бросил царю это проклятие. Вернувшись затем в домик, он повалился в уголке на пол, с пылающей от гнева головой.

«Увы, отцу довелось пострадать от такого бесчестия, когда я жив и здоров и нахожусь рядом. Лучше бы мне умереть. Какой толк от живого сына, если он не может помешать кому-то оскорбить отца!» — клял он себя и жалостно оплакивал свою судьбу. Вокруг него уселись товарищи и пытались его успокоить. Они резко бранили того обидчика и старались утешить мальчика.

А тем временем мудрец Самика вышел из состояния внутреннего блаженства и вернулся в сферу сознания. Он размотал змею на шее и положил её за себя. Заметив в углу плачущего сына он попросил его подойти поближе. Он спросил его о причине горя и услышал рассказ о незнакомце и мертвой змее. Самика улыбнулся и сказал: «Бедняга! Он сделал это по неведению, а ты проявляешь своё неведение, оплакивая это. Меня не касается почитание или бесчестие. Знание Атмы позволяет человеку держаться ровно: не возносясь, когда хвалят, и не падая, когда презирают. Должно быть, какой-то грубиян сыграл эту глупую шутку. Ну а вы ещё мальчишки, и раздули её до целого преступления. Вы сделали из мухи слона. Встань же и иди играть,» — сказал он. Он посадил сына на колени и нежно погладил по голове, чтобы немного утихомирить его горе.

«Это вовсе не шутка какого-нибудь грубияна, — возразил отцу Шринги, — это страшное кощунство, совершённое опьяненным своим эго мужчиной в царской одежде». Тут Самика спросил: «Что ты сказал? Человек в царской одежде? Ты его видел? Неужели царь совершил этот глупый проступок? Такая глупость царю в голову не придёт». Товарищи Шринги все в один голос подтвердили, что и они видели человека, ответственного за это кощунственное действие. «Учитель! Мы увидели эту мертвую змею, побежали туда, где был Шринга и привели его сюда. Шринга так разгневался, что зачерпнул пригоршню воды из реки Каусики и плеснул ею на того человека, который шел очень быстро; при этом Шринга в соответствии с ритуальной формулой произнёс проклятие: пусть тот, кто положил эту мёртвую змею, умрёт от змеиного укуса на седьмой день».

Самика был поражён этой вестью. Поступок сына возмутил его и он столкнул его с келен на пол. «Что? Ты произнёс такое проклятие? Чтобы сын мудреца так себя вёл? Какое страшное проклятие за такую пустяковую обиду! Да твой грех и искупить невозможно. Ведь ты просто позор для нас всех, так как не можешь с твердостью вынести такую глупую, незначительную проделку! Мне стыдно сказать, что такой мальчик — мой сын. Тебе недостало силы ума, чтобы снести столь малое оскорбление. Какая жалость! Беда, что эта твоя незрелость принесёт мудрецам и аскетам дурную славу. Люди скажут, что у нас нет элементарного терпения и стойкости! Не показывай мне лица твоего, это само по себе — уже кощунство. Наказывать людей за проступки — дело царя, а не лесного затворника. Затворник, изрыгающий проклятия, — это вообще не затворник. Движимый жаждой обрести видение и присутствие Водителя и Хранителя всех миров, отшельник оставляет всякую привязанность; он поселяется в лесу, живёт плодами и кореньями; объявляет всё, предлагаемое органами чувств, вредоносным для духовного прогресса. А то, что такие страшные проклятия, рожденные нетерпимостью и эгоизмом, срываются с уст отшельника, есть знак неминуемого рока, который отмечает зарю нового Железного Века, века неправедности,*» — сказал Самика.

( * Век Кали или Кали-юга.)

«Увы! Каким тяжким грехом преумножил ты сегодня бремя своё,» — заметил он и разъяснил сыну и товарищам его весь ужас совершённого Шринги.

Глава 25. Сострадание мудреца

Резкие слова отца вызвали острую боль в нежном сердце Шринги; они падали словно удары меча или молота. Бедный мальчик не мог их больше вынести; он повалился на пол и, цепляясь за стопы отца, запричитал: «Отец, прости меня. Я был так одержим гневом потому, что сам царь вёл себя так возмутительно, дерзко, непочтительно, так бесчеловечно. Я не смог сдержать обиды за нанесённое тебе оскорбление. Не годится царю вести себя столь неподобающим образом, заходя в обитель, разве не так?»

Видя состояние сына, аскет усадил его рядом и сказал: «Сынок, принудительное влияние момента неизбежно, и предписания разума часто отстраняются человеком вследствие такого влияния. Гнёт судьбы может разорвать вожжи разума. Сила данного момента давит на человека всей своей мощью, и он не может не уступить. Царь этот — истинно верующий, глубоко преданный Богу. Он заслужил духовную славу, утвердился в нравственном поведении. Он — владыка всех земель, он славен во всех трёх мирах. Тысячи верных и преданных людей всегда служат ему. Когда он покидает дворец, его сопровождает огромная свита, люди, почтительно сложив руки и не отрывая от него глаз, ждут его малейших указаний, чтобы заслужить его расположение их исполнением. Едва он вступает в какое-то царство, как правитель восславляет его, приветствуя, оказывает пышное гостеприимство и проявляет почтительное повиновение. И человек, привыкший ко всему этому, был шокирован, когда не получил здесь ни малейшего знака внимания. Его не узнали и не почтили. Пренебрежение было таким серьёзным, что ему не подали даже чаши с водой, чтобы он утолил жажду. Его терзали муки голода и унижения, ведь никто даже не ответил, хотя он и звал неоднократно. Вот так, не сумев выдержать мучений и потрясения, он и дошёл до совершения этого недостойного поступка. Это, конечно же, его промах, но когда ты так сурово отреагировал на столь незначительный проступок, ты нанёс непоправимый ущерб всей общине аскетов и отшельников. Увы! Какую страшную беду ты накликал!»

Старый отшельник закрыл глаза и немного посидел в тишине, отыскивая какое-нибудь средство спасения царя от проклятия. Не найдя же ни единого и поняв, что один лишь Бог может исправить дело, поскольку Он всемогущ и всеведущ, он взмолился от всего сердца: «О прибежище всех Миров! Этот мальчишка, ещё не различающий верного от неверного, того, что является долгом человека, а что — нет, движимый неведением, совершил этот тяжкий промах, столь опасный для царя. Прости же мальчика или накажи, но посодействуй благополучию царя».

Отшельник открыл глаза. Он увидел стоявших вокруг других аскетов и юных товарищей сына: «Видите — в какой беде повинен сын мой? Не годится нам, отшельникам, оскорблять или ругать царя, который является хранителем и руководителем людей, не правда ли? А потому я прошу всех помолиться Богу, чтобы царю не было никакого вреда, а только благо». Когда риши Самика так обратился к ним, поднялся один пожилой монах. Он был само воплощение мира и отрешённости. «О великая душа! — сказал он, — ты изливаешь на этого царя столь обильную милость. Произнесший же проклятие — твой сын. Конечно же, твои духовные достижения гораздо выше чем его, и ты мог бы чего-то добиться с их помощью. Отчего же ты так озабочен проклятием, которому подверг царя этот мальчик? Ты ведь можешь сделать его недейственным, разве нет?» При этом все прочие, и молодые, и старые, воскликнули: «Верно, верно. Внемли нашим просьбам и прости мальчика. Царю же принеси благо и спаси его от беды».

Мудрец Самика улыбнулся и закрыл глаза. Своим внутренним йоговским виденьем он обозрел прошлое и будущее царя, исследовав, не обусловлено ли его настоящее его же прошлым или будущим. Он обнаружил, что Парикшит должен быть укушен змеем Такшакой, и что это — его судьба. Он понял, что пытаться спасти его от такого конца, значит пойти против предписанного Богом. Он также понял, что дурное поведение царя и гневная реакция сына всего лишь следствия этого принудительного побуждения. Из этого он заключил, что только Бог — устроитель всех решений и достижений, может изменить события и что всякое усилие с его стороны свелось бы к проявлению эгоизма.

Он знал, что эгоизм — смертельный враг отшельника, но, чтобы полностью его уничтожить, ещё не накопил против него настоящей силы. Он решил оказать хоть какую-то помощь несчастному царю. Открыв глаза, он огляделся, выбирая среди собравшихся какого-нибудь разумного ученика, подходящего для задуманного им. Наконец, он подозвал одного из них и сказал: «Ты должен немедленно последовать в Хастинапуру, а затем вернуться. Приготовься к пути и зайди ко мне снова». — «Я всегда готов повиноваться твоему велению, — ответил ученик, — зачем мне готовиться? Я могу отправиться сейчас же? Скажи, что мне следует там сделать». С этими словами он пал к ногам мудреца, выражая своё уважение. Мудрец поднялся и увёл ученика во внутренние покои. Он подробно рассказал ему всё, что тот должен передать царю. После этого ученик простерся у ног учителя и отправился в столицу.

А царь тем временем прибыл во дворец и после краткого отдыха пробудился с пониманием чудовищности того, что совершил он в обители. «Увы! В какие глубины нечестия пал мой ум. Поистине, это ужасный грех, что я, император, нанёс оскорбление аскету», — сокрушался он. «Как же мне исправить этот проступок? Пойти ли туда и попросить прощения? Или предложить голову свою, чтобы понести наказание, как должно? В чём же именно состоит мой долг?» — так бился он над этим вопросом.

Тут он увидел стража, подошедшего к двери и молча стоявшего со сложенными руками. Он спросил стража, зачем тот явился. «Да тут прибыл какой-то ученик из обители и ждет аудиенции», — ответит тот. «Он говорит, что его послал мудрец Самика, и что весть его очень срочная и важная. Он очень спешит. Я жду царского повеления».

Когда слова эти достигли слуха царя, ложе из цветов жасмина, на котором он возлежал, показалось ему обратившимся в ложе из змей с огненными языками, шипящих и извивающихся вокруг него. Он повелел стражу подойти и забросал его вопросами о молодом человеке, пришедшем из обители: каков он? Выглядит ли мрачным или сердитым? Или же он полон радости и спокойствия?

«О царь! — Ответил страж, — ученик мудреца, явившийся просить аудиенции, довольно спокоен и умиротворён. Он всё повторяет слова: „Удачи царю, удачи нашему правителю“. Я не нашёл ни следа гнева или страсти на лице его». Это несколько утешило царя. Он постарался выяснить, что ответили этому юноше на его вопросы. «Мы сказали ему, что царь только что вернулся из леса и отдыхает. И попросили немного подождать, обещая известить, когда ты сможешь принять его.» «И что же он ответил на это?» — спросил царь. «Господин, — ответил страж, — этот молодой человек очень хочет видеть тебя как можно скорее. Он говорит, что должен передать какую-то срочную весть. Что его учитель будет ждать его возвращения, считая мгновения. Чем раньше он увидит тебя, тем лучше. Он всё время повторяет про себя: „Да будет царю лишь благо, да будет он цел и невредим“. Мы предложили ему занять почётное место, но он отказался. Он предпочёл встать у двери. Он буквально считает минуты».

Слёзы радости блеснули в глазах царя. Отерев их, он поспешил ко входу, не надев даже царских одежд или знаков отличия, не позаботившись даже обуть сандалии или накинуть что-то на плечи. Он простёрся у ног сына одного из отшельников, взял его за обе руки и ввёл его во внутренние покои, где усадил на почётное место, а сам сел пониже на пол. Он попросил, чтобы тот сказал ему о причине прихода.

«О царь, — ответил ученик, — мой учитель, мудрец Самика, шлёт тебе своё благословение. Он направил меня известить тебя,» — и разразился слезами. Увидев это, царь воскликнул: «Что же, скажи мне скорей. Если мне надо что-то сделать, скажи скорее. Я готов жизнь положить, чтобы исполнить свой долг А может, царство моё в опасности? Могу я как-то помочь этому? Я готов всем пожертвовать, чтобы спасти его». Посланец ответил: «О царь! Никакая опасность не угрожает ни царству, ни отшельникам. Их никогда не потревожит никакой страх. Ты — тот человек, которому угрожает опасность, которого постигнет беда». Когда он высказал это тонкое предостережение, царь радостно заявил: «Я воистину благословлен. Когда мои подданные и отшельники, занятые аскезой, в безопасности, меня нимало не заботит, что случится со мной. Я и дышу только тем, чтобы обеспечить для них мир и благополучие». Немного погодя царь успокоился и спросил ученика: «А теперь скажи мне, что же пожелал сообщить мне учитель». «Царь, — ответил тот, — мой учитель очень встревожен одним тяжким грехом, свершенным по неведению. Вот основная причина того, что он послал меня к тебе».

Услышав это, Парикшит серьёзно заволновался. «О каком это грехе ты говоришь? — спросил он, — кто его совершил? Скажи же, расскажи мне всё,» — настаивал он.

Глава 26. Проклятие или благословение

И посланец из обители сказал: «О царь! У нашего наставника есть сын. И хотя он очень молод, духовные достижения его велики. Он чтит отца, как Бога, и считает главной целью жизни — служение ему и поддержание его славы. Его зовут Шринги. Ты заходил в обитель. Движимый каким-то непостижимым порывом, ты повесил мертвую змею на шею отца Шринги, моего наставника. Несколько ребятишек это увидели и помчались к Шринге, занятому игрой с товарищами, известить его об этом. Сначала он этому не поверил и продолжал играть. Но дети обители упорно повторяли эти вести; они смеялись над тем, что он тут себе весело играет, тогда как отца его грубо оскорбили. Даже те, с кем он играл, посмеивались над его равнодушием. Тогда он побежал к домику и обнаружил, что их слова верны.

Вернувшись, он увидел тебя, уходившего из обители, и не разбираясь — что представляет неизменное значение, а что — временный интерес, подросток этот, движимый неукротимой страстью и гневом, полностью утратил контроль над собой... И проклял тебя. Это и причиняет моему наставнику бесконечную боль». Царь прервал его и спросил: «О сын отшельника, скажи же, что это за проклятие?» «Господин! Мне трудно сказать тебе об этом, — ответил юноша, — язык мой отказывается произнести его. Но я должен сообщить тебе о нём, поскольку мой Наставник поручил мне это сделать. Так вот, сын моего Наставника быстро зачерпнул ладонью воды из святой реки Каусики и произнёс: „Через семь дней с этого дня пусть царя укусит змей Такшака,“ — поистине, ужасное проклятие». Юноша умолк, одолеваемый скорбью и залился слезами.

Но император лишь улыбнулся. «Юный отшельник, — сказал он, — разве это проклятие? Быть укушенным змеёй, да ещё через семь дней? Это не проклятие, а замечательный дар Милости! Это же благословение из уст сына Наставника! Поглощённый делами империи, я стал ленив в делах духовных и Божьих, которые и являются целью жизни. Вот всемилостивый Господь Хари и сподобил сына риши произнести те слова. Он определил мне срок в семь дней. Какое же это великое благословение! Должно быть, это Божественная Воля, чтобы мне провести каждый миг этих семи дней в размышлении о Боге. С этого момента я посвящу всё своё время и мысли Стопам Господа. Мой юный друг, что ещё велел мне передать твой Наставник? Скажи же мне скорее. Моё сердце жаждет это услышать»,

Юный посланец продолжал: «Мой Наставник считает, что это проклятие — непростительное преступление, ибо ты утвердился в Дхарме, ты — известный благочестивец, преданный Господу. Так что он долго старался отыскать какое-нибудь средство, благодаря которому можно было бы избежать последствий проклятия. Однако, благодаря своему йоговскому искусству, он узнал, что тебе суждено расстаться с жизнью от укуса змеи и суждено также достигнуть со смертью Престола Господа. Он подумал, что это — достойный конец, и грех было бы мешать такому славному завершению жизни, так что со мной он шлёт тебе свои благословения, дабы ты мог достигнуть Присутствия Божьего. Теперь моя миссия исполнена. Я могу отбыть, как только ты позволишь».

Парикшит простерся перед юным учеником отшельника и попросил его передать свою почтительную признательность великому святому Самике и его сыну. После этого ученик удалился, и, достигнув обители, передал отшельнику всё, что случилось в столице.

Тем временем император в великой радости последовал во внутренние покои и, стоя у входа на женскую половину, попросил привести к нему сына, Джанамеджайю. Услышав зов, сын удивился — что его зовут так внезапно и подбежал к отцу. Парикшит пригласил к себе старого брахмана и, возложив на голову своего сына корону, тут же ушел в чём был, босой к Гангу, вверив нового царя старому жрецу.

Через несколько минут эти новости разнеслись по дворцу и всему городу. Мужчины и женщины, брахманы и министры поспешили за царём и жалобно просили его вернуться, но все их усилия оказались тщетными. Они громко плакали, припадали к его стопам, катались в дорожной пыли на его пути. Царь ничего не замечал. Он не удостаивал никого ответом, он шёл с Именем Господа на устах и с целью осознания Его в мыслях. Он быстро двигался в сторону берега святой реки Ганги. Подданные, обнаружив, что у реки царь остался без всякого сопровождения, один, подвели к нему царского слона, царского коня и паланкин, чтобы он мог выбрать, что пожелает. Но царь не обращал никакого внимания на всё происходящее. Народ удивился, увидев, что правитель отказался от пищи и питья. Ни на миг не прерываясь, он был занят повторением Имени Господа. Поскольку никто не знал причины внезапного решения об отречении, возникли слухи, основанные лишь на способностях воображения каждого. Но некоторые, расспросив о предшествовавших этому событиях, узнали о приходе ученика отшельника с какими-то важными вестями и, вследствие этого, стало известным, что царю осталось жить всего семь дней. Люди, собравшись на берегу реки, скорбно сидели вокруг царя, и молились о его спасении.

Трагические вести распространялись так быстро, что дошли и до леса. Аскеты и садхаки, мудрецы и святые тоже потянулись на берега Ганги со своими кувшинами для воды. Всё это место приобрело праздничный вид. Здесь воспевали пранаву (мантра ОМ), читали гимны Вед и звучало хоровое пение во Славу Господа. Некоторые ругали сына Самики, считая его причиной всей трагедии. За короткое время весь берег Ганги был усыпан людьми, так что не было видно и песчинки.

Один пожилой отшельник, исполненный сострадания и расположения к императору, приблизился и обратился к нему, проливая слёзы любви: «О царь! Люди говорят по-всякому, из уст в уста передаются разные версии. Я пришёл к тебе узнать всю правду. Мне очень трудно ходить, но я так люблю тебя, что не могу вынести всё то, что о тебе говорят люди. Что же именно случилось? Какова причина столь внезапного акта жертвы? Какая тайна скрывается за проклятием, которое наложил на такую высокую душу, как твоя, сын какого-то отшельника? Объясни. Утоли нашу жажду знать правду. Не могу смотреть, когда люди так страдают. Ты был нам отцом. Теперь же ты не внемлешь нашим мольбам. Ты оставил все привязанности и пришёл сюда. Скажи же людям хоть несколько слов утешения. Тут, рядом с тобой, голодным, молча сидящим на берегу, предавшемся суровой аскезе, терзаются царицы и министры, словно рыба, выброшенная из воды. Кто тот молодой человек, чьи слова навлекли эту гибельную грозу? Доподлинно ли он сын отшельника? Или это всего лишь маска? Всё это для меня тайна».

Царь внял высказанным с такой любовью и достоинством словам. Он открыл глаза и припал к ногам мудреца. «Учитель! Махатма (великая душа (санскр.))! Мне ли скрывать от тебя что-либо? Даже если я пожелаю, это невозможно скрыть. Я отправился в лес на охоту. На пути попадалось много диких животных, но они разбегались при нашем приближении. Небольшая группа лучников, сопровождавших меня, тоже рассеялась по лесу, преследуя животных. Я оказался совсем один. Выслеживая зверя, я отдалился от своей свиты. Меня одолевали голод и жажда, палящий зной истомил меня. Наконец, я обнаружил какое-то жильё и зашёл в него. Впоследствии я узнал, что это была хижина риши Самики. Я несколько раз крикнул, чтобы выяснить, есть ли там кто-нибудь. Ответа не было, никто не появлялся. Я увидел отшельника, сидящего в глубокой медитации, погруженного в свою Дхьяну и не обращавшего на меня никакого внимания. При выходе из хижины, я ощутил под ногами что-то мягкое. Это была мертвая змея. Едва взгляд мой упал на неё, мне в голову пришла бесчестная мысль. Я обвил этой мертвой змеёй шею отшельника, занятого Дхьяной. Об этом каким-то образом узнал сын отшельника, он не смог вынести этого бесчестия и произнёс проклятие: „Пусть эта змея, обвитая вокруг шеи моего отца, примет образ змея Такшаки и на седьмой день покончит с жизнью человека, так оскорбившего моего отца“.

Из обители мне сообщили об этом проклятье и его последствиях. Я сознаю грех, совершенный мной. Я понимаю, что царю, способному на такой грех, не место во главе царства. Вот я и оставил всё, все привязанности. Я решил использовать эти семь дней для непрерывного созерцания Славы Господней. Это огромная удача, что мне был дан такой шанс. Вот почему я и пришёл сюда».

Итак, когда благородные мужи, придворные, принцы, царицы, министры, отшельники и прочие, кто собрался вокруг него, узнали истинные факты, они выкинули из головы все иные предположения, которые делали до сего момента. Они стали громко молиться, чтобы проклятие утратило своё роковое жало.