Мой учитель спасает тонущего
Однажды в мой ашрам в Уттаркаши пришел один образованный
человек из Раджастана. Это был известный пандит. Он совершал паломничество в
Ганготри в Гималаях. Ему было около семидесяти лет. Он не умел плавать, но
очень хотел совершить омовение в священных водах Ганга. Река протекала в
непосредственной близости от моего ашрама. Увидев, как монахи на другом берегу
прыгают в воду, ныряют и выплывают на поверхность, он подумал: «Если монахи
могут нырять и плавать, то почему же я, образованный человек, не смогу этого
сделать?» Он прыгнул в воду и стал тонуть. Кто-то из находившихся в ашраме
увидел это и стал кричать. Я выбежал на крик и спросил:
«Что случилось?»
«Человек тонет».
Встревоженный, я бросился к реке. «Неужели кого-то постигнет
трагическая смерть возле самого моего ашрама ?» – думал я. Прибежав, я
обнаружил, что старик сидит на берегу и хватает ртом воздух.
«Что случилось?» – спросил я, после того как он отдышался.
«Меня подхватило течением».
«И как же вам удалось выбраться на берег?»
«Какой-то свами вытащил меня».
Я расспросил его, как выглядел этот свами, и получил точный
портрет своего учителя. У меня была лишь одна единственная фотография моего
учителя, и я никогда ее никому не показывал. Однако на этот раз, решив
проверить, действительно ли его вытащил из воды именно он, я показал ее.
«Да, это тот самый человек, – подтвердил пандит. – Я три
раза выныривал на поверхность, но на четвертый окончательно пошел ко дну и стал
захлебываться. В этот момент я подумал:»Это святое место, и кто-нибудь мне
поможет». Как вдруг кто-то вытащил меня из воды, и это был именно он».
«Все это могло вам просто привидеться», – возразил я.
«Нет! Теперь во мне столько веры, что я непременно должен
найти этого человека и остаться у него. Я больше никогда не вернусь домой».
«Но как к этому отнесется ваша семья?»
«Мои дети уже выросли. Я ухожу в Гималаи», – сказал он и
действительно отправился туда.
В пути он получил известие от моего учителя, в котором тот
наказывал ему подождать с приходом до тех пор, пока пандит не будет лучше
подготовлен. Сейчас этот человек живет в двенадцати милях от нашего монастыря,
и проводит почти все свое время в медитации. Когда я отправлялся на Запад, он все
еще ждал встречи с моим учителем. «В тот день, когда я буду готов, я пойду и
увижу его», – говорит он.
Шактипата – даруемое блаженство
Мне страстно хотелось испытать состояние самадхи. Мой
учитель говорил мне: «До тех пор, пока ты не приобретешь способность сидеть в
одной и той же позе совершенно неподвижно в течение четырех часов, ты никогда
не достигнешь самадхи». Поэтому я с детских лет тренировался удерживать
неподвижную сидячую позу. Ничему другому я не уделял столько времени, сколько
сидению в надежде пережить самадхи, но это мне так и не удалось.
Изучив много книг, я сам стал учителем, но меня не покидало
чувство сомнения в своем праве передавать другим знание, полученное из вторых
рук или из книг. Ладно бы я преподавал философию в университете или где-нибудь
еще, но ведь я учил таким образом монахов в монастыре. «Это неправильно, –
думал я. – Я не достиг реализации. Я учу лишь тому, что узнал из книг и от
учителей, но не тому, что познал на собственном опыте». Наконец, однажды я
заявил своему учителю:
«Сегодня я собираюсь предъявить тебе ультиматум».
«Что же это за ультиматум?»
«Либо ты даешь мне самадхи, либо я совершаю самоубийство».
Я действительно принял такое решение.
«Ты убежден в правильности своего решения?»
«Да!»
«Ну что ж, мой дорогой мальчик, скатертью дорога».
Я никак не ожидал услышать из его уст что-либо подобное. Я
думал он скажет: «Подожди десять или пятнадцать дней». Он никогда не вел себя
со мной грубо, но на этот раз был очень груб.
«Когда вечером ты засыпаешь, – продолжил мой учитель, – ночь
не разрешает твои проблемы, и утром ты снова сталкиваешься с ними. Подобным
образом и самоубийство никак не поможет решению твоих реальных проблем. Тебе
вновь придется столкнуться с ними в следующей жизни. Ты изучал древние писания
и понимаешь о чем я говорю. И несмотря на это, ты толкуешь о самоубийстве. Что
ж, иди, раз ты этого действительно хочешь».
Я много раз слышал о такой вещи, как шактипата. Шакти
означает энергию, а пата означает дарение. Таким образом шактипата – это
«дарение энергии, зажигание лампы». Я сказал:
«Ты не использовал в отношении меня шактипату, а значит либо
у тебя нет шакти, либо ты намеренно не хочешь этого сделать. Я столько времени
провожу теперь в медитации с закрытыми глазами, а когда открываю их, то
обнаруживаю, что не получил ничего, кроме головной боли. Я напрасно потратил
свое время и не нахожу особого счастья в этой жизни».
Он сидел молча, не говоря ни слова в ответ, и поэтому я
продолжил:
«Я работал упорно и искренне. Ты говорил, что на это
потребуется четырнадцать лет. Вот уже семнадцатый год моей практики, и я сделаю
то, на что ты меня толкаешь».
«Ты убежден, что поступаешь разумно? Разве именно такой
вывод следует из того, чему я тебя учил? Неужели плод моих учений в том, чтобы
толкнуть тебя на совершение самоубийства?»
Он помолчал, а потом спросил:
«Когда ты собираешься покончить с собой?»
«Прямо сейчас! Я говорю с тобой перед своим самоубийством.
Теперь ты мне больше не учитель. Я отказался от всего. Мне не нужен мир; мне не
нужен ты».
Я встал, намереваясь пойти к Гангу, который был совсем
рядом, чтобы утопиться.
«Ты умеешь плавать, – произнес мой учитель, – и поэтому,
когда прыгнешь в воду, непроизвольно постараешься выплыть. Было бы лучше
сделать так, чтобы ты сразу стал тонуть, не имея возможности всплыть на поверхность.
Пожалуй, тебе стоит привязать к себе какой-нибудь груз потяжелей».
Он издевался надо мной.
«Что с тобой случилось? – спросил я. – Ведь ты всегда так
любил меня. – Я замолк и после непродолжительного молчания сказал: – Ну, все, я
пошел. Спасибо тебе за все».
Я пошел к реке, захватив с собой веревку, нашел большой
камень и привязал его веревкой к себе. Наконец, в последний момент мой учитель,
убедившись в том, что у меня действительно серьезные намерения и я собираюсь
прыгнуть в воду, окликнул меня и сказал:
«Подожди! Сядь там и через минуту я дам тебе самадхи».
Я не был уверен в том, что он действительно намерен это
сделать, но решил, что по крайней мере могу подождать минуту и посмотреть, что
же произойдет. Я сел в позу для медитации, а он подошел и коснулся моего лба. Я
просидел в этой позе девять часов, и за все это время в уме у меня не возникло
ни одной мирской мысли. То, что я пережил, было неописуемо. Придя в себя, я был
уверен, что сейчас по-прежнему девять часов утра, так самадхи уничтожает время.
«Пожалуйста, прости меня», – взмолился я.
Когда он дотронулся до моего лба, то первое, что я осознал,
была полная утрата страха, а также эгоизма. После этого ко мне пришло
правильное понимание жизни.
Впоследствии я спросил у него:
«Это было мое усилие или твое?»
«Это была милость», – ответил он.
Что такое милость? Люди полагают, что лишь милостью Божьей
они могут достичь просветления. Но это не так. По словам моего учителя:
«Человек должен искренне сделать все, что в его силах. Когда
же все его усилия окажутся напрасными и он заплачет от отчаяния, находясь в
состоянии полной эмоциональной самоотдачи, тогда он достигнет экстаза. Это и
есть милость Божья. Милость – это плод усилий, совершаемых с искренностью и
верой».
Теперь я понимаю, что шактипата применима только к тем
ученикам, за плечами у которых длительный период самодисциплины, подвижничества
и духовной практики. Шактипата, осуществляемая в массовом масштабе, вызывает у
меня чувство недоверия. Справедливо утверждение, что, когда ученик готов, то
появляется учитель и дает ему посвящение. После того как ученик с полной верой
и искренностью выполнял свою садхану, учитель устраняет тончайшее препятствие.
Просветление является результатом обоюдных искренних усилий учителя и ученика.
Не имеет значения как это назвать. Если вы выполняли свои обязанности умело и
вкладывали в это все сердце, вы пожнете плоды благословения. Милость нисходит,
когда действие завершается. Шактипата – это милость Божья, нисходящая через
учителя.
Я всегда с нетерпением жду того момента, когда ночью смогу,
оставшись один, погрузиться в медитацию и пережить это состояние.
Ничто иное не может подарить такой радости, как оно.
Встреча с гуру моего учителя в священном Тибете
В 1939 году я захотел отправиться в Тибет. Граница проходила
всего в девяти милях от того места, где я жил со своим учителем, но мне не
разрешили пересечь перевал Мана и идти в Тибет. Семь лет спустя я предпринял
еще одну попытку, отправившись в начале 1946 года в Лхасу, столицу Тибета, по
пути, пролегавшему через Дарджилинг, Калингпонг, Сикким, Педонг, Гьянгдзе и
Шигадзе. Основная цель моего путешествия в Тибет состояла в том, чтобы повидать
гуру моего учителя и изучить под его руководством некоторые продвинутые
практики.
Остановившись на несколько дней в Дарджилинге, я прочел там
несколько публичных лекций. Представители британских военных властей сочли меня
мятежником, пробирающимся в Лхасу с целью подготовки свержения британского правления
в Индии. Они знали, куда я направляюсь, но не знали, зачем мне это нужно. После
десятидневного пребывания в Дарджилинге я покинул его и, добравшись до
Калингпонга, остановился там в одном монастыре, где в молодости изучал кунг-фу
и другие подобные искусства. Повидавшись со своим старым учителем кунг-фу, я
отправился в Сикким и остановился там у одного близкого родственника далай-ламы
Тибета. В Сиккиме офицер полиции, мистер Хопкинсон, испугавшись того, что я
начну настраивать власти в Тибете против англичан, наложил запрет на пропуск
меня в Тибет. Я несколько раз встречался
с этим человеком, но так и не смог рассеять его подозрения в
том, что я являюсь шпионом от партии Индийский конгресс, боровшейся тогда с
британским правительством. В то время в Индии было две группы борцов за
независимость. Одной из них была группа сторонников Махатмы Ганди, призывавшего
к ненасилию с использованием методов пассивного сопротивления и не
сотрудничества, а другой была Террористическая партия Индии. Я не был членом ни
одной из этих групп, но офицер полиции обнаружил у меня два письма, одно из
которых было написано пандитом Неру, а другое Махатмой Ганди. Эти письма не
носили политического характера, но они лишь усилили подозрения офицера полиции,
и я был помещен под домашний арест в инспекционном бунгало*. Мое жилище было
очень уютным, но в течение целых двух месяцев я не имел возможности покинуть
его, а также был лишен права писать письма и принимать посетителей. Офицер
полиции сообщил мне, что не имеет против меня никаких конкретных улик, но
подозревает меня в шпионаже и лишает меня права выезда куда-либо, до тех пор
пока не получит ответ на свой запрос относительно меня. У входа в бунгало день
и ночь дежурила охрана. Однако то время, которое я там провел, по крайней мере
дало мне возможность подучить тибетский язык, чтобы лучше общаться с тибетцами
в том случае, если меня все же пропустят в их страну. -
* Административный дом, в котором обычно останавливаются
инспектора и чиновники во время своих поездок.
Несмотря на мои неоднократные протесты в адрес различных
официальных лиц, офицер полиции так и не получил приказа пропустить меня.
Поэтому по прошествии двух месяцев я решил, что должен тайно проникнуть в
Тибет. Я купил у одного из своих охранников длинное пальто (оно было очень
старым и грязным) и постарался изменить свою внешность. В одиннадцать часов
ночи, когда мои стражники напились и крепко заснули, я вышел из дома и
отправился в Педонг, одетый в купленное мной длинное тибетское пальто. Это
произошло 15-го июля. Перед уходом я оставил на столе записку, в которой
сообщал, что отправляюсь в Дели. Меня не терзали угрызения совести, так как я
чувствовал, что действия властей, не пускавших меня в Тибет, были
противоправны. Через три дня я добрался до последнего пропускного пункта,
который охранялся караулом гуркхских солдат, выставленным здесь властями
Сиккима. Солдаты захотели выяснить, кто я такой, и попросили у меня документы,
удостоверяющие личность. Однако, так как я разговаривал с ними на непальском
языке, который хорошо знал, они в конце концов решили, что я непалец, и
пропустили меня.
В Тибете меня ждали еще более тяжелые испытания. Я был
вегетарианцем, но не мог добыть никакой иной пищи, кроме мясной. За все время
своего пребывания в Тибете, я не встретил ни одного вегетарианца, что
обусловлено климатическими условиями и высокогорным расположением этой страны.
Все жили, питаясь рыбой и мясом. Даже я начал есть яйца. Мне также удалось
найти некоторые виды сезонных овощных культур, но я не мог и подумать о том, чтобы
есть рыбу и мясо. Из-за перемены в пищевом рационе я страдал от поноса, и мое
здоровье расстроилось. Но я твердо решил посетить некоторые монастыри и пещеры,
чтобы выполнить цель своего путешествия – встретиться с гуру моего учителя.
Когда я располагался на ночь, ко мне нередко подходили люди,
оценивающим взором окидывавшие мои пожитки с явным намерением ограбить. Однако
вся моя поклажа состояла из нескольких фунтов сухого печенья, небольшого
количества гороха и бутылки воды, отданной мне одним из солдат на посту при
переходе границы. У меня было с собой около 2000 рупий, – немного для такого
путешествия, – которые я привязал к внутренней стороне своих чулок. Я никогда
не обувался в чьем-либо присутствии. В день я обычно проделывал путь в
десять-пятнадцать миль, иногда пешком, а иногда на муле. Со своими попутчиками
я вел разговоры об астрологии и счастливых приметах. Это несколько угнетало мою
совесть, но тибетцы любят говорить о подобных вещах. Стоило им обнаружить, что
я что-то знаю на эту тему, как они сразу же становились дружелюбно настроены по
отношению ко мне и предлагали своих мулов, чтобы доехать до следующего горного
лагеря. Несколько раз мне довелось лицом к лицу сталкиваться с гималайскими
медведями и огромными собаками бхотья, которых в тибетских селениях используют
для охраны. Несмотря на усталость от борьбы со всеми этими трудностями, я
чувствовал некую силу, толкавшую меня вперед на поиски возможностей получения
более глубоких знаний о тайных учениях гималайских мудрецов. Я не рассчитывал
когда-либо вновь вернуться в Индию, так как был уверен, что британские власти в
Индии тут же посадят меня в тюрьму.
Набравшись мужества, я сумел завершить это утомительное
путешествие, во время которого пересекал горные реки и перебирался через
ледники, продвигаясь вперед без какого-либо заранее разработанного плана, без
снаряжения и без проводника. Отдавшись на волю провидения, я вручил свою судьбу
в руки моего учителя и его гуру, твердо веря в то, что они помогут мне и
защитят меня, если я собьюсь с пути. В те дни я чувствовал себя бесстрашным. Я
не боялся смерти. Во мне горело желание увидеть гуру моего учителя. Я считал
своим прямым долгом какое-то время пожить у него. То, что он находился в
Тибете, объяснялось желанием более полного уединения, а также тем, что здесь он
обучал нескольких продвинутых йогов, которые были готовы к этому и которых он
захотел взять к себе в ученики. Мое желание встретиться с этим человеком было
очень сильным. Со слов моего учителя мне было известно, что многие гималайские мудрецы,
и в том числе Хариакхан Баба, восхищались им и много лет учились у него.
Хариакхан Баба, пользовавшийся очень широкой известностью в горах Камаюна и
считавшийся некоторыми самим вечным Бабаджи из Гималаев, учился у гуру моего
учителя. Подобные факты все больше укрепляли во мне желание встречи, которое в
конечном итоге и заставило меня пуститься в это рискованное путешествие.
По прошествии двух тяжелых месяцев, проведенных в пути, я
достиг Лхасы. Мне встретился католический священник, который жил здесь. Он
пригласил меня в свой небольшой дом, одновременно служивший и церковью, который
он разделял еще с двумя миссионерами. Эти трое были единственными католическими
миссионерами в Лхасе, и их деятельность протекала под пристальным наблюдением
властей Тибета. Я прожил у него десять дней, сумев отдохнуть и восстановить
свои силы. К этому времени офицер полиции в Сиккиме и полиция в Индии уже знали
о том, что нахожусь в Тибете. Мое дело было передано в Центральный отдел
разведки при правительстве Индии.
Я познакомился с одним ламой и сумел убедить его в наличии у
меня лишь духовных интересов и непричастности к политике. Я прожил у этого ламы
пятнадцать дней, и в конечном итоге он убедился в том, что я не имею отношения
ни к какому из политических движений в Индии. Он заверил меня в том, что я не
буду выдворен из Тибета, и представил меня некоторым высоким правительственным
чиновникам. Несмотря на неспособность достаточно свободно изъясняться на их
языке, мне все же удалось убедить их в своей искренности. Тот лама, у которого
я жил в Лхасе, был близким другом другого ламы, монастырь которого находился
вблизи от места моего назначения, в семидесяти пяти милях к северу от Лхасы,
вдали от цивилизации. Мой гостеприимный хозяин помог мне найти проводников,
взявшихся провести меня к монастырю, откуда я уже мог самостоятельно добраться
до конечной цели своего путешествия.
В этом монастыре обитало более трех сотен лам. В Тибете
много монастырей, в которых живут тысячи лам, принадлежащих к различным
традициям. Ламаизм показался мне индивидуалистической религией, замешанной на
буддизме. У каждого ламы был свой собственный способ исполнения ритуалов,
церемоний, песнопений, вращения молитвенного колеса и чтения мантр. Эти мантры
чаще всего представляли собой искаженные версии санскритских мантр. Я был
хорошо знаком с верованиями и практиками буддизма, так как некогда учился в
университете Наланда в Бехаре, древнем буддистском университете в Индии. Я
изучал буддизм в том виде, в каком он зародился в Индии, и в том, в каком он
существует сейчас в Тибете, Китае, Японии и Южной Азии.
Тысячу лет тому назад некий тибетский монах пришел в Индию,
где некоторое время учился, а затем вернулся обратно в Тибет, забрав с собой
священные писания. После этого многие просветители из Индии стали прибывать в
Тибет и обучать здесь людей существовавшей в Индии буддийской литературе. Я
хорошо себе представлял все многообразие буддийских сект в Тибете, в число
которых входили и те, которые верили в существование многочисленных богов и
демонов и считали Будду одним из богов.
Тибетский буддизм неразрывно связан с тантризмом. До того
как я добрался до места, где проживал гуру моего учителя мне довелось посетить
один маленький монастырь, где я встретил ламу, считавшегося великим тибетским
йогом. Все то, что называется тибетской йогой, на самом деле является
искаженной формой тантры, а точнее – ее определенной ветви, называемой вама
марга (путь левой руки). Последователи этого пути верят в необходимость
использования вина, женщин, мяса, рыбы и мантр в качестве средств своего
продвижения вперед. Когда я встретил этого ламу, он сидел в комнате деревянного
дома в окружении семи женщин, читавших вместе с ним мантры. Прочтя несколько
мантр, они брали по кусочку сырого мяса, приправленного некоторыми специями, в
том числе перец, съедали его и вновь принимались читать мантры. Так
продолжалось пятнадцать минут, после чего лама перестал читать мантры и спросил
о цели моего визита. Я улыбнулся и сказал, что просто пришел повидать его.
Однако он возразил мне, сказав, что это не так, назвав мое имя и сообщив о том,
что меня разыскивает полиция Сиккима. Все это он произнес сердитым тоном, так как
знал, что я презираю его путь, и отправил себе в рот еще один кусок сырого
мяса. Он узнал те мысли, которые беспокоили меня. Однако это не было для меня
сюрпризом, так как к тому времени я уже несколько раз встречал людей, умеющих
читать мысли, и знал в целом, как происходит этот процесс. Не став выражать
своего негодования, я смиренно сказал, что прибыл в его страну только для того,
чтобы побольше узнать о тантре. Этот йог был тантристом и предложил мне
прочесть книгу, которой он руководствовался, но я уже читал этот текст. Тогда
он отвел меня к другому ламе, который также был тантристом. Этот человек
довольно хорошо знал хинди, потому что долгое время прожил в Индии, в
Бодхигайе, том месте, где Будда достиг просветления.
Большая часть той литературы, которую можно обнаружить в
Тибете, представляет собой переводы различных историй из индийских пуран.
Некоторая ее часть представляет собой тексты по даосизму и конфуцианству,
смешанные с буддизмом, но за всем этим нет никакой систематизированной или
философской платформы. Я плохо знал тибетский язык, но, поскольку этот лама
говорил со мной на хинди, мне было легко обсуждать с ним вопросы духовного
характера. Я мог общаться на тибетском языке на тему повседневных нужд, но был
не в состоянии разобраться без посторонней помощи в тех грудах рукописных
текстов, которые хранились в тибетских монастырях.
В монастыре, где я остановился, ламы считали своим объектом
поклонения некий индийский манускрипт. На материи, в которую он был завернут,
лежал толстый слой сандаловой пыли. Мне сказали, что всякий, кто прочтет этот
текст, сразу же заболеет проказой и умрет.
Ламы приходили поклоняться ему, но никогда не читали. Я
испытывал сильное желание посмотреть, что же скрывают в себе эти древние,
рукописные страницы, но на все мои просьбы позволить мне сделать это лама
неизменно отвечал отказом. Мне вспомнилась поговорка, гласившая: «Священные
тексты принадлежат тем, кто их изучает, а не тем, кто владеет ими, но не знает
их содержания». В три часа ночи я прошел во внутренние помещения монастыря,
освещенные многочисленными светильниками, и открыл этот древний текст,
завернутый в семь полотен шелковой материи. Приступив к его чтению, я с
удивлением обнаружил, что это ничто иное как часть Линга Пураны, одной из
восемнадцати книг, содержащих тысячи духовных историй, методов и практик,
основанных на древнеиндийской ведической литературе. Я быстро завернул
манускрипт опять в материю и вернулся в свою комнату.
В связи с тем, что я нарушил расположение светильников и не
сумел аккуратно завернуть манускрипт, было быстро обнаружено, что кто-то
открывал эту книгу. Подозрение сразу же пало на меня. Я сказал тому ламе,
который знал хинди: «Я был уполномочен гималайскими учителями просмотреть этот
текст, и, если вы хоть слово скажете об этом, то пострадаете вы, а не я». К
счастью, глава монастыря, а также другие ламы велели прекратить
разбирательство, а не то меня могли бы забить до смерти. Я доказал, что был
прав, утверждая, что со мной ничего не произойдет, если я открою этот запретный
манускрипт, и в их глазах это превратилось в веское подтверждение правдивости
моего заявления о том, что я был уполномочен сделать это. Среди них
распространился слух о том, будто бы я был прибывшим из Бодхигайи молодым
ламой, обладавшим огромной силой и мудростью. Мои тибетские проводники
посоветовали мне оставить этот монастырь, и я, последовав их совету, отправился
к месту моего назначения. Иногда полное невежество на пути духовности выдается
за тайную мудрость; люди не любят, когда развенчивают то, во что они слепо
верят. Мне и раньше приходилось сталкиваться с фанатизмом и слепой верой.
Когда я, наконец, увидел гуру моего учителя, он обнял меня
со словами: «О, ты очень устал. Тебе пришлось преодолеть столько препятствий.
Путь просветления – труднейший путь, а поиски просветления – тяжелейшая
задача». Описав мне все перипетии моего путешествия, он предложил мне
искупаться и отдохнуть. Я был крайне утомлен этим долгим и трудным
путешествием. Все занятия йогой и правила дисциплины, которые я привык
соблюдать, были заброшены, и это мучило меня больше всего. Однако, стоило лишь
этому человеку обнять меня, как я неожиданно забыл все те неприятности и
тяготы, через которые прошел. Взгляд, которым он смотрел на меня, был тем же,
что и взгляд моего учителя. Его сострадание было неописуемо. Когда великие йоги
и учителя смотрят на своих учеников, то все их существо начинает излучать такую
любовь, с которой ничто не может сравниться.
Мой учитель рассказывал мне, что его гуру был родом из семьи
браминов, что он с раннего детства странствовал в Гималаях и принадлежал к
бесконечной цепи гималайских мудрецов. Он выглядел очень старым, но в то же
время очень здоровым. Обычно он поднимался с того места, где сидел, один раз
утром и один раз вечером. В нем было пять футов и девять дюймов роста. Он был
очень худощав, но при этом исключительно энергичен. У него были густые брови, а
лицо, с которого не сходила легкая улыбка, излучало глубокое спокойствие и
безмятежность. Его пищу в основном составляло молоко яков и иногда ячменный суп.
Временами к нему приходили некоторые ламы и учились у него. Он жил в пещере
естественного происхождения на высоте 7000 футов и пользовался огнем, для того
чтобы избавиться от сырости, а также кипятить воду и молоко. Его ученики
соорудили деревянный навес перед входом в пещеру. Это было прекрасное место,
откуда можно было видеть длинные цепи гор и бескрайний горизонт.
Во время своего пребывания здесь я задал гуру моего учителя
множество вопросов, касающихся различных редких и требующих высокой степени подготовки
практик, и на все вопросы получил ответы. Однажды, после того как мой интерес
такого рода был удовлетворен, он спросил меня, почему я не решаюсь раскрыть ему
свое главное желание.
Дрожащим голосом я произнес:
«Пожалуйста, убедите меня в существовании техники пара-кайя
правеша».
«Хорошо», – согласился он.
На следующее утро к нему пришел лама, один из его учеников.
Было примерно девять часов утра.
«Сейчас я раскрою тебе мудрость. – сказал мне гуру. – Я
продемонстрирую ее тебе».
Он сказал, что способен оставлять свое тело, входить в тело
другого человека, а затем снова возвращаться в свое. По его словам ему было
доступно менять свое тело по собственному желанию. «Он собирается оставить свое
тело и хочет, чтобы я его похоронил», – подумалось мне.
«Это не так», – внезапно услышал я его голос, раздавшийся в
ответ. Он отвечал на все мои мысли. Гуру велел мне пройти в пещеру и проверить
нет ли там какого-нибудь лаза или потайной двери. Однако я уже прожил в этой
маленькой пещере более месяца и полагал, что нет смысла проверять ее. Тем не
менее он настоял на том, чтобы я все же сходил и еще раз внимательно осмотрел
се. Я сделал, как мне было приказано, и убедился в том, что, как и считал
ранее, это была маленькая пещера в скале с единственным входом и деревянным
навесом снаружи. Выйдя из пещеры я сел под навесом рядом с ламой. Гуру велел
нам подойти к нему и взять в руки деревянный диск, похожий на круглый чайный
поднос. Когда мы взяли этот диск, он спросил:
«Вы меня видите?»
«Да», – ответили мы.
В силу собственного невежества я добавил:
«Пожалуйста, не пытайтесь меня загипнотизировать. Я не буду
смотреть вам в глаза».
«Я не гипнотизирую тебя», – сказал он.
Затем его тело постепенно приняло вид облака, имеющего
человеческие очертания, которое начало приближаться к нам и в течение
нескольких секунд исчезло. Мы почувствовали, что диск, который мы держали в
руках, становится тяжелее. Спустя несколько минут диск вновь стал таким же
легким, как раньше. Простояв минут десять с диском в руках, мы с ламой сели, с
тревогой и ужасом ожидая, что же произойдет. Минут через десять-пятнадцать
раздался голос гуру, приказавший мне встать и взять диск опять. Когда мы снова
взяли в руки диск, он стал тяжелеть, а затем перед нами вновь возникло облако,
из которого гуру возвратился в свое видимое тело. Эта поразительная и
невероятная демонстрация была подтверждением. Затем он еще раз
продемонстрировал нам эту крийю* аналогичным образом. Не знаю наступит ли
когда-нибудь тот день, когда я смогу поведать об этом миру. Я был бы счастлив
сделать это, ибо чувствую, что мир должен знать о том, что такие мудрецы
существуют, а исследователи должны заняться изучением таких феноменов. Чудеса,
подобные этому, доказывают существование в человеке многих скрытых возможностей,
и Патанджали, систематизатор научной йоги, в третьей главе своих Йога-сутр,
дает объяснение всем этим сиддхам. Я не утверждаю, что эти сиддхи существенно
необходимы для самопросветления, но хочу сказать, что человеческие возможности
безграничны, и подобно современным ученым, исследующим физический мир, истинные
йоги не должны останавливаться в исследовании скрытых в них сил и способностей.
-
* Процесс или совершение.
Гуру была свойственна очень практичная и прямая манера
обучения. Когда я пожелал узнать побольше о нашей традиции, он сообщил
следующее: «С точки зрения внешнего образа жизни мы принадлежим к ордену
Шанкарачарьи, но, на самом деле, наша духовная традиция отлична от всех
организованных традиций, существующих в Индии». Я также задал ему вопрос о том,
почему он живет в Тибете, а не в Индии. «Не имеет значения, где я живу, –
ответил он. – Здесь у меня есть несколько продвинутых учеников, работающих под
моим руководством. В будущем я, быть может, вернусь в Индию». Часто я просто
засыпал его вопросами, точно так же, как делал это находясь рядом со своим
учителем. Он говорил очень мало и, кратко ответив на мой вопрос, улыбался и
вновь закрывал глаза. «Будь тих и спокоен, – говорил он, – и ты узнаешь, то что
тебе нужно, без словесного общения. Ты должен научиться смотреть своим
внутренним глазом и слышать своим внутренним ухом».
Мой дневник полон данных мне им наставлений. Он призывал
меня культивировать в себе более глубокую любовь посредством служения своим
ученикам через медитацию, слова и дела. Мне было непонятно, как можно служить
ученикам через медитацию, и я попросил рассказать об этом поподробнее.
«Мудрецы, йоги и духовные учителя, – сказал он, – служат миру, погружаясь
внутрь к центральному источнику любви и проявляя эту любовь по отношению к
своим ученикам без помощи каких-либо средств связи, известных современному
человеку. Такая тончайшая связь становится очень активной в глубоком молчании и
помогает ученику разрешить все свои страхи, сомнения и проблемы. Всякое
бескорыстное желание, которое ощущает учитель в это время, всегда выполняется».
Я прожил у гуру моего учителя семь месяцев, выполняя садхану, наслаждаясь его
божественным присутствием и изучая некоторые методы солнечной науки, а также
продвинутые техники тантры правого пути.
Солнечная наука представляет собой одну из высших йогических
наук, способную помочь современному человечеству в искоренении страданий.
Солнечная наука, согласно наставлениям гуру, заключается в особом роде
медитации на солнечном сплетении и позволяет с исключительным эффектом
устранять все препятствия, обусловленные физическими и психическими
заболеваниями. Солнечная система – это огромная сеть в человеческом организме,
центр которой называется манипура чакра. Существуют различные способы медитации
на этой чакре, но солнечная наука, благодаря продвинутой пранаяме, приводит к
осознанию более тонкого, по сравнению с праническим, уровня энергии. На этом
уровне посредством медитации на утреннем солнце или на ударагни*, внутреннем
центре огня, изучаются энергетические ритмы. Эта наука целительства изложена в
упанишадах и известна знатокам этих писаний, но способностью ее применения на
практике владеют очень немногие. Постижение этой науки позволяет человеку
добиться полного контроля над тремя своими оболочками: физической, пранической
и ментальной. Адепт этого знания способен установить связь и исцелить человека
независимо от того, как далеко тот находится. -
* Этот огонь создается трением верхнего и нижнего полушарий,
именуемых в упанишадах верхним арави и нижним арави .
Я также получил несколько важных уроков по Шри Видье,
высочайшей из всех наук, матери всех мандал, обнаруженных в тибетской и
индийской литературе. В продвинутых практиках ученик учится тому, как
концентрироваться на различных частях Шри Янтры, и редко кто из учеников
овладевает умением перехода к центру янтры. Эта янтра рассматривается, как
проявление божественной силы, и бинду, ее центральная точка, является центром,
в котором происходит слияние Шивы и Шакти. Даже после посвящения в эту видью в
горах Малабара, в Индии, мне все же не была дана моим учителем практика бинду
ведханы (пронзания точки). Этот путь поклонения Божественной Матери приводит к
постижению конечного знания, переданного великими мудрецами. Знание священных
текстов имеет важное значение для достижения этой цели, но еще более важно
непосредственное руководство со стороны учителя, являющегося адептом в этой
науке. Число адептов Шри Видьи на земле крайне невелико, их можно пересчитать
по пальцам, хотя я и не знаю их всех. Только наша традиция обучает этой видье.
И если находится какой-то человек, сведущий в ней, – значит он из нашей
традиции. После встречи с гуру моего учителя и получения этого знания цель
моего визита в Тибет была выполнена.
Однажды, после нескольких месяцев пребывания у гуру, я сидя
возле нашей пещеры, вспомнил о своем дневнике, куда обычно записывал все, что
со мной происходило. «Жаль, что его со мной нет, и я не могу записать в него
еще несколько историй», – подумалось мне.
Гуру улыбнулся и поманил меня к себе.
«Я могу достать для тебя твой дневник, – сказал он. – Он
тебе действительно нужен?»
Такая возможность не казалась мне особо значительным чудом,
так как я уже сталкивался с подобными вещами ранее.
«Да, и несколько карандашей к нему в придачу», – произнес я
с намеренно небрежным видом.
Мой дневник остался в санатории под названием Бхавали вблизи
Нанитала в Южной Индии. Неожиданно три карандаша и Мой довольно объемистый
дневник, насчитывавший 475 страниц, оказались лежащими передо мной. Я был рад
этому, но не испытывал особого удивления и сказал, что предпочел бы получить от
него что-нибудь духовное.
Он рассмеялся и произнес:
«Я уже дал тебе это. Ты должен научиться воспринимать это
без противодействия или легкомыслия».
Затем он добавил:
«Мое благословение с тобой. А теперь я хочу, чтобы ты
отправился в Лхасу, а оттуда возвратился в Индию».
«Но я не могу вернуться в Индию, – возразил я. – Меня сразу
же арестуют».
«Индия вскоре получит независимость. Если ты промедлишь,
снег и ледники лишат тебя возможности вернуться в Индию в этом году».
С тех пор я больше не видел этого человека. Некоторое время
спустя до меня дошла весть, что он попрощался со своими близкими учениками и
исчез. Некоторые говорили, что видели его в последний раз плывущим с гирляндами
цветов на шее по Кали Ганга, реке протекающей через Танакпур. Я спросил у
своего учителя, пребывает ли он все еще в своем смертном теле, но тот лишь
улыбнулся в ответ и сказал:
«На этот вопрос тебе придется ответить самому».
Слегка тревожась за судьбу, ожидающую меня по возвращении в
Индию, но все же полагая, что ничего плохого не произойдет, я отправился в
Лхасу в сопровождении ламы, некогда оказавшего мне гостеприимство. Оттуда в
июне 1947 года я направился в Индию. Мне потребовался месяц на то, чтобы в
сопровождении двух проводников с двумя мулами пересечь заснеженные перевалы и
достичь Гангтока, столицы Сиккима. За три дня до моего прибытия туда была
провозглашена независимость Индии.
Находясь в Гангтоке, я жил в монастыре, до сих пор
сохранившимся на северной окраине города. Там я посетил одного ламу,
замечательного человека. Он был подлинным буддийским йогом и образованным
знатоком санскрита, много лет прожившим в Бодхигайе в Индии. Обычно знатоки
буддизма критикуют Шанкару*, точно также как свами из ордена Шанкарачарьи
критикуют буддизм. Но этот мудрый человек, приводя выдержки из многих текстов,
учил меня синтезу буддизма и адвайты Шанкары. «Между двумя этими философскими
системами нет различия в том, что касается конечной реальности, – говорил он. –
Все различия носят лишь словесный, а не эмпирический характер. Отбрось всякое
сектантство и достигни высшего состояния сознания или нирваны». –
* Шанкара был выдающимся философом йоги и деятельным молодым
аватаром (земным воплощением Бога), который систематизировал философскую
систему адаайта (недуализм), основоположником которой был Гаудапада Ачарья, и
придал ей организованную форму.
Его огорчали известия о том, что последователи Будды в
Индии, Тибете, Китае, Японии и всей Южной Азии забыли свою медитативную
традицию и вновь оказались в сетях ритуальных действий, которые вовсе не были
частью пути Будды. Буддизм в его чистом виде, способный оказать помощь
современному миру, был полностью утерян. В тысячах храмов буддистские ламы,
священники и монахи заняты выполнением ритуалов, в то время как Будда призывал
«зажечь свою собственную лампу» и говорил: «Никто не даст вам спасения. Поймите
себя. Достигните нирваны и сами станьте Буддой».
Комментариев нет:
Отправить комментарий