Как-то раз я отправился на прогулку по городу и случайно набрел на кварталы, совсем не похожие на все то, что я видел до этого. Было позднее утро. Я остановился на пыльной обочине, поначалу просто любуясь окружающим пейзажем. И вдруг, неожиданно для себя, я как бы перенесся в царство простоты, неподвластной времени. Мое сердце бешено заколотилось. Мимо меня один за другим шли верблюды. Шум автомобилей смолк, и не было слышно ничего, кроме звука поступи верблюдов. Вокруг стояли одноэтажные глинобитные мазанки, где в тесноте ютились целые семьи. У меня першило во рту от пыли, а в носу стоял едкий запах дыма и верблюжьего навоза. Сидя на корточках на обочине, о чем- то переговаривались между собой афганцы. Их свободные одежды, выцветшие и закопченные, были по-своему красивы. На головах мужчины носили тюрбаны из длинного куска ткани. Лица у многих были испещрены оспой. Их кожа, сухая, как старая замша, огрубела от ветра и солнца, а улыбка обнажала гнилые, а иногда отсутствующие зубы. Одетые в свободные рубахи до колен, мужчины не спеша занимались своими делами. Женщины прятали лица под мелкой сеткой из конского волоса. Синяя либо черная чадра закрывала их фигуру целиком, от головы до пят. У дороги сидел слепой. Высоким голосом он пел песни, обращенные к Богу, подыгрывая себе на барабане.
Было холодно, и в воздухе витал запах дыма из очагов, на которых готовили еду. Вдруг, совершенно неожиданно, меня охватил шок от встречи с неведомой мне культурой — шок настолько сильный, что у меня в буквальном смысле слова подкосились ноги. Дым разъедал глаза. У меня закружилась голова, и начался приступ тошноты. Животный страх пронзал все мое сознание. От растерянности и страха я в одно мгновение утратил способность отождествлять себя с тем, что воспринимали мои чувства. Полное отчуждение от всего происходящего, отозвавшись страшной болью, изнутри разорвало мое эго. Покрывшись испариной, я стоял на коленях и изо всех сил пытался отыскать какую-нибудь зацепку, хоть какую-нибудь связь с привычным для меня миром. Но ничего не получалось. Я никак не мог понять, как то, что я видел, связано со мной и как совместить эту реальность с тем миром, в котором я жил прежде. Несмотря на крайнюю бедность, гератцы выглядели самыми счастливыми и беззаботными людьми на свете. Это сюрреалистичное сочетание нищеты и счастья вызвало короткое замыкание в моем уме.
Неподалеку, сидя на обочине дороги, старики курили кальян, и к витавшему в воздухе резкому духу гашиша примешивался едкий запах пыли из пустыни. Все эти картины, запахи и звуки были глубоко чужды мне. Я чувствовал себя одиноким и потерянным в этом странном для меня мире, с которым меня абсолютно ничего не связывало.
Неподвижно сидя на обочине и ощущая себя пришельцем из другой вселенной, я молился о том, чтобы как-то выйти из этого состояния. Что со мной случилось? Что привело меня в такое смятение? И почему это так сильно подействовало на меня? Я отчаянно пытался найти себя. С самого детства я отождествлял себя со своим окружением, и до сих пор я даже не предполагал, насколько глубоко это отождествление сидит во мне. Если смотреть на мир через зеленое стекло, то все вокруг будет казаться зеленым. Подобно этому, у каждого из нас свое восприятие реальности, которое зависит от нашего личного опыта и окружающей среды. Представления, усвоенные моим умом, и ощущения моего тела незаметно подменили мое истинное «я». А теперь, когда от этих привычных для меня представлений ничего не осталось, я оказался в абсолютной пустоте. Господи, прошу, помоги мне. Кто я? Кто я? Да кто же я, в самом деле, такой?
Окружающий мир отступил и померк. Молитва привела меня в состояние транса, в котором внутреннее безмолвие перекрыло все звуки внешнего мира. В этом трансе я постиг бесценную истину, которая подарила мне чувство свободы и защищенности. Я — душа, не имеющая ничего общего с окружающим миром, я — дитя Бога! Вспышка культурного шока подействовала на меня, как лучи солнца, рассеявшие густой туман иллюзии. Теперь я ощущал себя полностью свободным. Мое сердце переполнилось чувством благодарности к Богу, и с тех пор Герат навсегда останется священным местом на карте моего сердца.
Мысленно возвращаясь к тому дню, я не перестаю удивляться, насколько неожиданным образом Господь порой отвечает на наши молитвы. Иногда для нашего духовного роста требуется сильная встряска. Пока я сидел на обочине дороги в Герате, что- то умерло во мне, дав жизнь новому пониманию, без которого я не смог бы продолжить свой путь. Верблюду, чтобы сделать шаг вперед, нужно сначала оторвать ногу от земли. А волнам реки, чтобы достичь моря, нужно полностью отдать себя на волю течения. Так и человек, чтобы двигаться вперед, должен оставить позади себя свое прошлое.
По дороге в комнату, где я остановился, мне встретился старик, прилегший отдохнуть на земле. Его лицо было испещрено глубокими морщинами. Одарив меня беззубой улыбкой, старик жестом пригласил меня присоединиться к нему и покурить гашиша из его кальяна. Улыбнувшись в ответ, я вежливо отказался. Только что пережитое ощущение было круче любого наркотика, и я молился о том, чтобы оно навсегда осталось в моей памяти.
Верхом на верблюде я добрался до стоянки автобуса, отправлявшегося в расположенный в центре страны город Кандагар. Старый автобус был переполнен бедными крестьянами, и, казалось, никого не интересовало, заплатили они за проезд или нет. В проходе стояли мешки с пшеницей. Там же ехал выводок цыплят, две овцы и коза. Надрывный рев двигателя с прогоревшим глушителем, смех мужчин и женщин и плач младенцев создавали неповторимое звуковое сопровождение к этой непривычной для меня сцене. Неожиданно наш автобус остановился прямо посреди пустыни. Пассажиры быстро выбежали наружу. Я подумал: «Наверное, что-то случилось». Оказалось, что нет. Пассажиры аккуратно развернули на песке коврики для молитв и, повернувшись лицом к священному городу Мекке, стали совершать намаз: возносить молитвы и приносить поклоны Аллаху и пророку Мухаммеду. Ритуал этот повторялся несколько раз на дню, где бы афганцы ни находились. Религия для них была неотъемлемой частью жизни. Это были самые обычные семейные люди — не муллы и не священники, не йоги и не монахи. Но для них не существовало ничего важнее преданности Аллаху, и это производило впечатление.
Кандагар встретил меня очень дружелюбно. Особый интерес ко мне проявил некий господин по имени Хариз. Это был высокий, очень воспитанный и образованный человек, который заработал себе состояние и положение в обществе торговлей. Он часто бывал за границей по коммерческим делам или просто для отдыха. Показав мне достопримечательности Кандагара, Хариз пригласил меня в свой просторный дом. Тихим вечером мы сидели на террасе, расположенной на плоской крыше его дома, и беседовали на философские темы. Вдруг Хариз невозмутимо сказал:
«Мистер Ричард, я ненадолго покину Вас, мне нужно сделать одно важное дело».
С этими словами он резко вскочил со стула, запрокинул голову и принялся выть, словно волк на луну:
«Аааууу, аааууу, аааууу!»
Я не понимал, что происходит. Не сошел ли этот почтенный господин с ума? В этот момент Хариз схватил длинную веревку с петлей на конце, подбежал к краю крыши и сбросил конец веревки вниз, на землю. «Боже мой, что он делает?» — недоумевал я. Хариз же тем временем уже очень осторожно сматывал веревку. Каково же было мое изумление, когда в петле показался извивающийся грызун, похожий на хорька. Это был мангуст. Я с удивлением взирал на происходившее. Выяснилось, что днем мангуст этот бегал по городу, а вечером по зову Хариза влезал в специальную петлю на веревке, после чего его поднимали на крышу, где он проводил ночь. Мы продолжили прерванную беседу, и вдруг я почувствовал, как мангуст карабкается у меня по спине, цепляясь за водолазку острыми коготками. Забравшись мне под распущенные волосы, он стал пробираться к моей голове. Там, в моих густых волосах, он уютно устроился и заснул. Ощущая на своей голове теплое тельце мангуста и чувствуя его размеренное дыхание, я опять испытал некое подобие культурного шока.
Я беспомощно посмотрел на Хариза: «Что мне теперь делать?»
Мой новый знакомый рассмеялся:
«Мистер Ричард, похоже, он неплохо устроился у Вас в волосах».
Мне казалось, что под тяжестью мангуста моя шея вот-вот сломается.
«Пожалуйста, снимите его».
Хариз вдруг стал серьезным. Ночь раскинула над нами устланное звездами небо. Отпив из пиалы чая, он слегка прищурился и произнес: «Есть древнее поверье: нельзя будить спящего мангуста».
Хариз поставил пиалу на стол и стал рассказывать про то, как у египтян мангуст считался священным животным.
«Разъяренный мангуст очень опасен. Он способен одолеть в схватке даже кобру, самую ядовитую из змей, символ смерти».
Хариз сделал еще один глоток чая и откинулся назад.
«Если Вы случайно разбудите его, он может разнести на куски Вам всю голову. Мистер Ричард, Вам лучше не двигаться, пока он не уйдет сам».
Проходили часы, а я все сидел неподвижно в страхе за свою жизнь. Время от времени мангуст шевелился во сне, вонзая когти глубже в мою голову. Хариз больше не мог бороться со сном и, принеся мне множество извинений, отправился отдыхать. Я остался один. Казалось, что эта темная бессонная ночь никогда не кончится. Моя шея затекла и очень болела, но я боялся пошевелиться. Мангуст у меня на голове был подобен бомбе с часовым механизмом, которая могла взорваться в любой момент. Моя привязанность к длинным волосам таяла на глазах. О, если бы английские иммиграционные чиновники выполнили свою угрозу и остригли меня наголо, то сегодня моя жизнь не оказалась бы в такой опасности.
Успокаивая себя, я подумал: «По крайней мере, хоть кто-то оценил мои волосы!» Но мангуст оказался далеко не единственным источником моих беспокойств. Какие-то кровожадные насекомые принялись жалить меня в голову. От их укусов все мои возвышенные мысли куда-то улетучились. За что Бог посылает мне эти муки? Страдая от полной беспомощности, я еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Я попытался разобраться в происходящем, и меня вдруг осенило, что проклятие может превратиться в благословение, а благословение — в проклятие, и зависит это только от нас самих. Да, это звучит нелепо, но мангуст вполне мог быть ниспослан мне свыше, чтобы научить меня великой добродетели — терпению. Способность стойко переносить невзгоды и обращаться к Богу за поддержкой — это поистине бесценное благословение. А умение находить в любой критической ситуации всходы новых возможностей — истинная мудрость.
Остаток ночи я провел в необычном для меня состоянии благодарности. Тогда я даже не подозревал, что преподанный мангустом урок очень пригодится мне в будущем. За шесть часов непрошеный гость, похоже, неплохо выспался у меня на голове. Когда солнце наконец взошло, он проснулся, спустился по моей спине и спрыгнул на пол. Следующий его поступок растрогал меня чуть не до слез: мангуст подошел ко мне и бросил на меня ласковый и совершенно невинный взгляд, словно благодаря за гостеприимство. Затем, отвернувшись, он залез в завязанную на веревке петлю, и только что проснувшийся Хариз опустил его на улицу. Начинался новый день.
Хариз улыбнулся мне:
«Мистер Ричард, прошу извинить меня за доставленное Вам неудобство. Никогда прежде в моем доме не случалось ничего подобного. Но, я думаю, Вам будет приятно узнать, что в нашей культуре служение незваному гостю считается очень благочестивым поступком. Вы оказали очень достойный прием одному из наших мангустов и, похоже, вложили в это свое сердце. Сегодня утром мангуст выглядел очень довольным и хорошо отдохнувшим».
Шея ныла от напряжения, все тело ломило от проведенной без сна ночи, но слова его не пролетели мимо моих ушей. Я не ослышался, он сказал «мангусты» во множественном числе? Тогда я точно не хочу оказаться рядом с Харизом, когда он в следующий раз начнет выть, как волк, задрав голову и глядя на луну. Расчесывая зудящее от укусов лицо и уже собираясь уходить, я выпалил:
«Спасибо вам большое, Хариз. Вы так много сделали для меня. Но, думаю, что мне пора».
Однажды вечером я в одиночестве прогуливался по тихим улочкам Кандагара, и вдруг меня схватил и куда-то потащил за собой одноглазый человек без руки. Подведя меня к винтовой лестнице, ведущей в какой-то подвал, он подтолкнул меня вниз. На лестнице царила кромешная тьма. Пока мы спускались по плохо отесанным каменным ступеням, я пытался угадать, какая тайна ждет меня впереди. Когда спуск закончился, я оказался в холодном, темном подземелье. Глаза мои мало-помалу привыкли к темноте. Невдалеке я увидел тускло мерцавшую ржавую керосиновую лампаду. Блики ее пламени освещали осыпающийся каменный потолок и стены, с которых, помимо паутины, угрожающе свисали железные цепи. В подземелье не было ни окон, ни мебели. На земляном полу на корточках сидело с десяток босых стариков в грязных изорванных одеждах и чалмах. Они копошились вокруг какой-то темной кучи. Что это могло быть? Когда мои глаза окончательно адаптировались, я разглядел, что это куча черного афганского гашиша весом пару сотен килограмм. Еще в Европе я слышал, что это самый дорогой и сильнодействующий гашиш в мире. Нищие старики отщипывали от этой кучи кусочки и для удобства контрабандистов делали из них лепешки величиной с ладонь. Мой провожатый посадил меня в углу, а сам стал лепить гашиш вместе с другими стариками.
Как это странно, - подумал я. — Что я здесь делаю? Вполне может оказаться, что я не смогу отсюда выбраться, даже если попытаюсь. Вдруг один из стариков поднялся на ноги и зажег факел. Словно верховный жрец, возглавляющий процессию к алтарю, он прошествовал с факелом в руке в дальний угол подземелья, где располагалась святая святых - огромный кальян. Старик принялся засыпать в гигантскую шахту кальяна килограммы гашиша, а потом торжественно поджег его факелом. Следом за ним поднялся еще один старик. Он подошел к длинному изогнутому мундштуку кальяна и глубоко затянулся, пока легкие его не наполнились дымом. Затем, оторвавшись от мундштука, он выдохнул и тут же сделал еще одну глубокую затяжку. Он делал одну затяжку за другой. Я не верил своим глазам. Вскоре из мундштука повалила плотная струя дыма, но старик не унимался и продолжал затягиваться. Это явно выходило за пределы человеческих возможностей. Когда же он достиг результата, недостижимого даже для сверхчеловека, легкие его взбунтовались. Повалившись на землю, он забился в приступе такого сильного кашля, что мне показалось, будто сейчас его внутренности полезут наружу через рот.
Между тем остальные продолжали невозмутимо лепить лепешки гашиша. Затем к гигантскому кальяну подошел следующий курильщик и повторил тот же ритуал. Он сделал, наверное, не менее двадцати затяжек, пока из мундштука опять не повалил густой дым. Достигнув апогея, второй старик, так же как и первый, рухнул на земляной пол и, сотрясаясь от кашля, стал извиваться и кататься по земле. По очереди это немыслимое действо совершил каждый из находящихся в подземелье. Совладав с кашлем, курильщики как ни в чем не бывало возвращались к своим товарищам, садились на корточки у кучи гашиша и продолжали изготовление лепешек. Каждый сделал по нескольку подходов к этому адскому устройству, поглощавшему гашиш килограмм за килограммом Эти афганцы, — настоящие специалисты по кайфу, — подумал я. — По сравнению с ними гордые своей удалью западные хиппи — просто малые дети.
В душной темноте подземелья висело плотное облако дыма, от которого нещадно щипало глаза. Просто от того, что я дышал этим воздухом, я поймал такой кайф, какого не испытывал никогда в жизни. Наконец, настала моя очередь, и меня подтолкнули к священному кальяну. Неужели мне суждено стать следующей жертвой их беспощадного бога? Из широкого мундштука валил густой дым. Я не знал, как к нему подступиться. Меня качнуло вперед, и я, еще не успев прикоснуться к мундштуку, почувствовал, как мне в легкие ворвалась струя дыма — стремительно, словно змея, ринувшаяся в мышиную нору. Упав, я стал бешено кататься по полу. От приступа сильнейшего кашля, разрывавшего мои легкие и горло, у меня из глаз брызнули слезы. Глядя на это, старики принялись похлопывать себя по коленям и, трясясь всем телом, хохотать надо мной, молодым американцем, который даже не смог дотянуться до мундштука, хотя был моложе их лет на пятьдесят.
Для стариков это было обычным занятием, чего нельзя было сказать обо мне. Я отполз к себе в угол и привалился к стене. Мощный прилив энергии буквально парализовал меня, и в клубах дыма мне начали мерещиться странные видения. В голове раздались звуки какой-то необычной музыки, и ум мой закружился, утратив связь с пространством и временем. Я не мог пошевелиться, и мне некуда было бежать. Слезы обжигали глаза. В моих галлюцинациях клубы дыма, поднимавшиеся из кальяна, превращались в призрачных демонов, готовых пожрать меня.
Я вспомнил о том, как раньше искал в наркотическом дурмане избавление от страданий, счастье и даже смысл жизни. Получил ли я то, что искал? В памяти всплыли лица алкоголиков и наркоманов, которых я встречал в американских трущобах. Вспомнились мне и знакомые по колледжу, которые, не устояв перед наркотиками, стали беспомощными рабами этой пагубной привычки. Среди них мне особенно запомнилась одна милая девушка из хорошей семьи, сошедшая с ума от чрезмерного употребления ЛСД. Неожиданно для всех она стала чирикать, как птичка. Окружающих это очень забавляло, до тех пор, пока она не попыталась выпорхнуть из окна третьего этажа. Год спустя она по-прежнему считала себя птичкой, но теперь уже чирикала в психиатрической клинике. Среди молодежи бытовало мнение, будто химические или растительные возбуждающие средства способны расширить способности человека и помочь ему обрести духовный опыт. Мне тоже доводилось пробовать наркотики. Я, как и все, искал в них просветление, но быстро осознал, насколько ограниченны их возможности. Вызванное ими искусственное состояние лишь отдаляло меня от той цели, к которой я стремился всем сердцем. Мне надо было двигаться дальше.
Страдая от галлюцинаций, мучивших меня в подземном притоне кандагарских наркоманов, я дал клятву: О мой Господь, никогда больше я не буду употреблять одурманивающие вещества.
Я с трудом выбрался из подземелья и, пошатываясь, побрел по улице.
Свой последний вечер в Кандагаре я провел в маленькой тускло
освещенной чайхане, сидя на корточках рядом с местными жителями. Вдруг в чайхану, спотыкаясь, вошел слепой юноша, и все взоры устремились к нему. В руке он держал незамысловатый деревянный музыкальный инструмент. На вид юноше было лет шестнадцать, и он, как и все вокруг, был одет в грязную одежду, свободно болтавшуюся на его исхудалом теле. У меня содрогнулось сердце — его невидящие, изуродованные глаза не были ничем прикрыты. Несмотря на очевидную нищету, он блаженно улыбался, когда из его горла полились песни, славящие Всемогущего Аллаха. Он пел, аккомпанируя себе на своем однострунном инструменте. Приятный мелодичный голос юноши и его искренность покорили всех посетителей чайханы. Так прошел час. Слепой ударял по струне и взывал к Богу, освещая чайхану спонтанной радостью и наполняя наши сердца необъяснимым восторгом.
Увиденное тронуло меня до глубины души. Бездомный слепой юноша был нищ и безграмотен. Но, несмотря на это, он хранил в своем сердце сокровище любви к Богу и черпал в ней безграничную духовную радость.
Кандагар оказался для меня необычным городом. Здесь мангуст преподал мне урок терпения, старики в подземелье побудили навсегда отказаться от наркотиков, а слепой музыкант показал мне, что такое духовная радость. Благодарный за все, чему научил меня этот город, я попрощался с ним и отправился дальше.
11
Я с трудом протиснулся в переполненный автобус, отправлявшийся в Кабул. По обе стороны салона на всю его длину стояли две деревянные скамьи, на которых сидели пассажиры. Между скамьями на полу ехала домашняя живность. Курицы громко кудахтали и хлопали крыльями, роняя перья. Рядом, гордо выпятив грудь, кукарекали петухи. Овцы истошно блеяли, сбившись в кучу вокруг своего хозяина. По салону летал рой мух и каких-то других экзотических насекомых. Козы в поисках съестного тыкались в колени пассажиров. Одна особенно общительная коза заискивающе посмотрела мне в глаза и тут же с энтузиазмом принялась жевать мою штанину. Должно быть, мои джинсы действительно были хороши на вкус, поскольку тут же за вторую штанину ухватилась другая коза На колени ко мне вскочил цыпленок и стал клевать мне ноги.
Для пассажиров автобуса, с улыбкой поглядывавших на меня, этот передвижной скотный двор был обычным делом. Казалось, что они тоже испытывали культурный шок при виде длинноволосого иностранца в грязных джинсах и серой водолазке. Автобус остановился. Пассажиры вышли, расстелили в пустыне коврики, повернулись лицом к Мекке и стали молиться. Не считая животных, в салоне остался только я.
Я вычитал где-то, что человек, не развивающийся духовно, подобен двуногому животному. Хотя я находился в духовном поиске и интересовался самыми разными религиями, я, тем не менее, еще не выбрал свой путь. Вот почему, пока правоверные мусульмане молились снаружи, я предпочел остаться среди домашнего скота, от которого я пока, увы, мало чем отличался.
Кабул, расположенный на высокогорном плато и окруженный заснеженными горными вершинами, был очень красив. Бывшая столица империи Великих Моголов, он до сих пор оставался самым важным городом Афганистана. В Кабуле я снова встретился с Джеффом и Рэмси. Они ждали меня здесь уже почти неделю, и им не терпелось продолжить путешествие в Индию по старинной дороге, проложенной еще англичанами. В Пакистан мы решили добираться через перевал Хайбер. Ранним утром мы пришли на автобусную станцию, и Джефф купил нам всем билеты. У двери автобуса стояли инспекторы иммиграционной службы и проверяли у пассажиров документы. Джефф и Рэмси благополучно прошли все необходимые формальности и сели в автобус. Но, когда очередь дошла до меня, произошло какое-то недоразумение. Инспектор забрал у меня паспорт и повел в отделение иммиграционной службы. И как раз в этот момент автобус, к ужасу моему, завелся и поехал. Мой билет остался у Джеффа и Рэмси, которые даже не заметили моего отсутствия. Оказалось, что чиновники иммиграционной службы неправильно прочитали дату моего выезда из страны. Разобравшись в ситуации, они отпустили меня.
Так я остался в Кабуле один, не зная, что делать дальше. О том, чтобы ехать одному на попутках через перевал Хайбер, снискавший недобрую славу одного из самых опасных мест на Земле, не могло быть и речи. Я слышал немало зловещих рассказов об этой пограничной области между Афганистаном и Пакистаном, где заправляют воинственные племена, не признающие никаких законов. Подобно жителям американского Дикого Запада, они считали заряженную винтовку главным аргументом в любом споре и промышляли убийствами и грабежами. Мне говорили, что они устраивают вооруженные засады на туристические автобусы и грабят, а иногда даже убивают пассажиров. Я слышал, что автобусные компании вынуждены платить дань вождям этих племен, чтобы обезопасить жизнь пассажиров. Трудно было сказать, насколько эти рассказы соответствовали действительности, но выяснять это самому у меня не было никакого желания. Денег на билет не было, и я не представлял себе, что делать дальше. В полном одиночестве я бродил по улицам Кабула, размышляя о неожиданных поворотах в моей судьбе.
Так прошел день. С наступлением ночи заметно похолодало. Теплой одежды у меня не было, и идти мне было некуда.
Взошедшая на небе полная луна казалась глыбой льда. Дрожа от холода, я сел на обочину и достал гармонику. Закрыв глаза в медитативной трансе, я поднес гармонику к губам и стал изливать в песне свое сердце. Когда я открыл глаза, то обнаружил перед собой стройную молодую женщину с растрепавшимися на ветру русыми волосами.
«Ночь на дворе, как ты еще не замерз без теплой одежды?» — она смотрела на меня, поеживаясь от холода. Поймав на себе исполненный сострадания взгляд ее блестящих голубых глаз, я рассказал ей о своих злоключениях.
«Я из Голландии, — сказала в ответ женщина, — но уже несколько лет живу в Кабуле. Почему бы тебе не переночевать у меня дома, в тепле?»
Я с благодарностью последовал за ней. После холодной улицы теплый, хорошо обставленный дом показался мне раем. На окнах висели зеленые и золотистые шторы, в центре комнаты стоял дорогой обеденный стол со стульями, а у стены расположился мягкий белый диван. На него и усадила меня хозяйка этого чудесного жилища. Я не видел ничего подобного с тех самых пор, как покинул свой родной дом в Хайленд-Парке. Мне казалось, что это было сто лет назад. Голландка пригласила меня к столу и стала потчевать свежим хлебом с маслом, запеченными овощами, а на десерт меня ждал шоколадный торт. Я было подумал даже, что ничего не потерял, не попав на автобус.
После непринужденной беседы хозяйка предложила мне отдохнуть:
«Должно быть, ты очень устал, так долго просидев на холоде».
Она отвела меня в спальню, где было две кровати.
«Располагайся здесь, а я буду спать у себя».
Вдруг в спальню вошел высокий, крепкий мужчина. Хозяйка представила его:
«Это мои телохранитель-афганец, из военных. Он беззаветно предан мне».
Я окинул взглядом гиганта, стоявшего передо мной. Он был под два метра ростом. На его огромном, как гора, теле и сильных руках, подобно каменным валунам, бугрились мускулы. Телохранитель носил большую нечесаную бороду, а его длинные лоснящиеся волосы были черны, как уголь. Я сел на свою кровать, а афганец — на свою. Его черные пронзительные глаза буравили меня недобрым взглядом. Затем он потянулся и громко зевнул. В нос мне ударил резкий запах его пота.
Хозяйка продолжила:
«Он охраняет меня. Я сама видела, как он одним ударом кулака проломил человеку череп. А теперь отдыхай».
Она направилась в смежную комнату и, прежде чем исчезнуть за расшитой бисером занавеской, погасила свет со словами: «Я пойду к себе».
Несмотря на пугающий вид телохранителя-афганца, я, как это ни странно, ощущал себя рядом с ним в безопасности. В доме было так тепло и уютно, что я, удобно устроившись в кровати, почувствовал себя счастливчиком. Неизвестно, как бы я пережил морозную ночь, если бы эта женщина не сжалилась надо мной. С этими мыслями я накрылся мягким одеялом и погрузился в сон.
Не прошло и нескольких минут, как меня разбудил шум занавески, разделявшей две спальни. Передо мной стояла хозяйка в одной полупрозрачной шелковой ночной рубашке. В спальне курились благовония и негромко играла музыка. Хозяйка подошла ко мне и нежно зашептала мне на ухо:
«Ты так молод и красив».
Глаза ее блестели от страсти. Сбросив ночную рубашку, она предстала передо мной совершенно нагой. Обвив руками мою шею, она положила свое надушенное дорогими духами тело рядом со мной, а я, растерявшись, отчаянно пытался сосредоточиться на цели своего путешествия.
«Пожалуйста, не надо! Я хочу спать!» — взмолился я. Но хозяйка была неумолима.
«Прошу Вас, оставьте меня в покое», — это все, что я мог выдавить из себя. Пока она ласкала меня, я лежал, словно мертвая холодная рыба.
Охваченная страстью, женщина прошептала мне на ухо:
«Если ты не удовлетворишь мое желание, телохранитель размозжит тебе голову. Тебе не удастся бежать отсюда».
Оскорбленная моим отказом, она стала звать на помощь. Телохранитель вскочил с постели, в мгновение ока пересек комнату и встал перед нами.
«Подчинись! Подчинись или умри», — прорычал он.
Я не знал, что мне делать. Моя соблазнительница не оставляла попыток разжечь во мне страсть, а я лежал под ней и дрожал от страха. Афганец склонился надо мной, схватил меня за волосы и взревел:
«Подчинись или умри! Подчинись или умри!»
Его слова, словно снаряды, взрывались у меня в голове. В моем уме роились вопросы:
«Может, это кошмарный сон? Что мне делать: подчиниться или умереть? И почему это случилось со мной?»
В какой-то момент я собрался с силами и оттолкнул женщину. Схватив в охапку свою сумку и ботинки, я кинулся к двери, даже забыв про спальный мешок. Хозяйка пронзительно завизжала. Телохранитель с криком бросился мне наперерез, но я увернулся. Пинком открыв дверь, я помчался по улице. Афганец с гневными воплями бежал за мной. Чувствуя на себе его дыхание, я несся без оглядки. Воображение мое рисовало страшные картины того, как его гигантский кулак разбивает мой хрупкий череп. Подгоняемый им, я бежал, бежал и бежал. Сам не знаю как, но в конце концов мне удалось оторваться от погони.
Я снова оказался один. На дворе стояла ночь, и мне некуда было пойти. Блуждая по пустынным улицам Кабула, я почувствовал, что морозная ночь, которой еще недавно я так страшился, в действительности защищает меня. Холодная луна, заморозившая меня до самых костей, теперь согревала мой уставший ум. Я шел куда глаза глядят и ощущал полную свободу. Глядя на звезды, я размышлял о том, как страсть порабощает человека. Интимная близость может быть даром Божьим, но, когда стремление к ней превращается в навязчивую идею, человек теряет рассудок и ради удовлетворения собственной похоти готов на самые низменные поступки. Неутоленная страсть сводит человека с ума. Разумеется, думал я, в истории любой религии были праведники, жившие в семье и растившие замечательных детей. Если они и вступали в интимные отношения, то делали это как служение Богу. Но почему же тогда в тех же религиях многие святые, наоборот, давали обет безбрачия? Чем больше я думал об этом, тем сильнее мне хотелось найти ответ на вопрос о том, почему они это делали. Видимо, эти святые считали, что привязанность к противоположному полу помешает им полностью посвятить себя служению Богу. Или они хотели преобразовать эту мощную энергию, направив ее на молитвы и служение Богу? Кто знает, может быть, это и есть то, что я ищу. Тогда становится понятно, почему тогда, в Италии, я отверг предложение Ирэн. Полюбить — значит отдать свое сердце, — думал я. — Истинная любовь должна быть самоотверженной и бескорыстной. Глядя на то, как полная луна поднимается над Кабулом все выше и выше, озаряя своим светом горные склоны, я укрепился в своем желании хранить обет безбрачия до конца своих дней. Стоя на пронизывающем до костей холодном ветру, я молил Господа помочь мне сдержать эту клятву.
Когда солнце взошло над горами, окружающими Кабул, я поспешил на автобусную станцию, сам не зная, что ждет меня там. На станции я, к облегчению своему, узнал, что Джефф передал мне с водителем автобуса мой билет и немного денег. Прежде чем сесть в автобус, я оглянулся, бросив на Кабул прощальный взгляд. Здесь, на этом горном афганском плато, я сделал важный шаг на пути к просветлению, и я молился о том, чтобы сдержать непростой обет, который дал. При этом я испытывал чувство глубокой благодарности.
Из окна автобуса видны были горные хребты, пересекавшие бесплодные земли. Нищие крестьяне трудились не покладая рук, пытаясь вырастить на этих бесплодных горных склонах хотя бы какой-то урожай. Ландшафт этой местности надежно ограждал ее обитателей от окружающего мира. Местные жители ходили с ружьями за плечами и иногда перепоясывались патронными лентами. По дороге нам то и дело встречались мастерские, изготавливающие примитивные обрезы. Вдали можно было различить длинные караваны верблюдов, везущие грузы по пыльным тропам.
Автобус трясся и громыхал на выбоинах, натужно взбираясь на перевал. Я смотрел в окно и представлял себе, как в четвертом веке до нашей эры здесь по пути в Индию проходили войска Александра Македонского. В тринадцатом веке через перевал устремились монгольские орды кровавого завоевателя Чингисхана, а позже — армии Великих Моголов, отправлявшиеся покорять и грабить индийский субконтинент. А в девятнадцатом веке здесь полегло множество солдат британской армии. Сменялись поколения, но кровопролитие и убийства по-прежнему оставались повседневным занятием живших здесь пуштунских племен.
Хотя борьба за существование оставила неизгладимый след на лицах местных жителей, в них сквозило какое-то суровое благородство. Памятуя о том, что мне рассказывали про этих людей, я радовался, что вижу их не лицом к лицу, а из окна автобуса
Вечером мы прибыли в пакистанский город Пешавар. Когда я вышел из автобуса, мое внимание привлекла сидевшая на обочине невозмутимая старушка в черной парандже. На расстеленном перед старушкой куске мешковины был разложен какой-то товар. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, чем она торгует. К моему изумлению, это были бронзовые кастеты. Старушка торговала кастетами!
Кастеты имели острые шипы с зазубринами, предназначенными для того, чтобы рвать плоть. Это жестокое оружие было инкрустировано полудрагоценными камнями. Старушка показала мне скрытую кнопку, и, когда я нажал на нее, из кастета со свистом вылетело лезвие! Я чуть не упал от неожиданности. Старушка стала уговаривать меня купить ее товар, но я вежливо отказался и поспешил прочь.
Чтобы попасть в Индию, мне предстояло пересечь еще одну, последнюю, границу. Предвкушая долгожданную встречу с этой страной, я отправился в старинный город Лахор, чтобы получить индийскую визу. По пути мне встречались добрые и отзывчивые люди, сделавшие все, чтобы я чувствовал себя в Пакистане как дома; они кормили меня и подвозили на грузовиках и автобусах. Рано утром я уже стоял у индийского посольства в Лахоре. В ясном небе надо мной кружили ястребы. Двери посольства, наконец, отворились. Я вошел и робко протянул свой паспорт чиновнику. Когда он поставил в паспорте штемпель, сердце мое радостно забилось. У меня было такое ощущение, словно это виза в Царство Бога. Отсюда до Индии было рукой подать. Меня ждала земля йогов, лам и мудрецов.
12
Стоял ясный зимний день. Я вышел из Лахора еще на рассвете и на попутках и пешком преодолел пятьдесят пять километров по однополосной грунтовой дороге, тянувшейся мимо пшеничных полей, хлопковых плантаций и желтых полей цветущей горчицы. По обочинам дороги и кое-где между полями росла акация. Это были единственные деревья во всей округе. Старые грузовики, изредка проезжавшие по дороге, своим видом приводили меня в радостное возбуждение. Они были раскрашены ярко и затейливо, словно оформленный в психоделическом стиле лимузин какой-нибудь богатой рок-звезды. Не меньшее впечатление на меня производила традиционная одежда и тюрбаны тех, кто ехал в этих машинах. Время от времени мимо со скрипом проезжали запряженные волами повозки. Одни везли зерно, в других крестьяне перевозили домашний скот, а в третьих, сидя на толстом слое сена, ехали они сами всей семьей. На этих попутках, а по большей части пешком, я добрался до города Хуссейнвала на границе Пакистана и Индии.
Когда я шел к пункту иммиграционного контроля, предвкушение долгожданной встречи с Индией переполняло мое сердце. За шесть месяцев, проведенных в Европе и на Ближнем Востоке, я повзрослел лет на тридцать. Но я понимал, что испытания, выпавшие мне за эти полгода, были не чем иным, как очищением, через которое я должен был пройти, чтобы попасть на священную землю Индии. И вот теперь до нее оставалось рукой подать.
От судьбы, уготованной мне, меня отделяла только стойка иммиграционного контроля. За ней под жарким пенджабским солнцем восседала полная дама в зеленой военной форме. По обе стороны от нее стояли два индийских пограничника с винтовками за плечами. Суровый взгляд дамы не сулил ничего хорошего. Я стоял перед ней, с головы до ног покрытый пылью, но полный надежды. С замиранием сердца я протянул ей паспорт. Пока она внимательно рассматривала каждую его страницу, я погрузился в воспоминания. Мне вспомнился тот миг, когда я медитировал на вершине горы на острове Крит и со мной вдруг произошло нечто, побудившее меня отправиться в Индию. Конечно, я знал, что многие примут это событие за помрачение ума, вызванное многочасовыми молитвами, или за голодную галлюцинацию. Но я был уверен, что Сам Господь появился в моем сердце. Я отчетливо слышал Его слова: «Отправляйся в Индию!» С этого момента я твердо уверовал в то, что в Индию меня позвал Сам Бог.
С начала моего путешествия по Ближнему Востоку миновало три месяца. Я преодолел без малого пять тысяч километров, и каждый миг этого путешествия был совершенно не похож на все то, что я воображал себе в детстве, когда смотрел на мир сквозь призму предрассудков, навязанных мне провинциальной Америкой. С каждым пройденным километром мое сердце все сильнее рвалось к священной земле Индии, без которой я уже не мыслил своего существования.
Я страстно хотел попасть в Индию, ведь именно там, я знал, должно исполниться мое самое сокровенное желание. Душой и сердцем я уже был с йогами в их горных ашрамах. Чтобы воссоединиться с ними, я долгие месяцы упорно шел вперед, подвергая себя разным опасностям. И теперь, когда я был всего в шаге от цели, мне пришлось дожидаться, пока неприступная чиновница из иммиграционной службы изучит мой паспорт.
Она несколько минут внимательно рассматривала паспорт, а потом подняла взгляд на меня и безразличным тоном произнесла:
«Покажите, сколько у Вас денег».
Я стал лихорадочно рыться в своей полотняной сумке, и дама, наблюдая за моими действиями, наклонилась ко мне вместе со стулом. Я смог предъявить ей лишь несколько монет.
Гримаса отвращения появилась у нее на лице.
«Для въезда в Индию у Вас должно быть с собой не менее двухсот долларов».
Дама откинулась на спинку стула, скрестила на груди руки и, буравя меня глазами, спросила:
«Где Ваши деньги?»
Уставившись в пол, я пробормотал:
«Это все, что у меня есть».
«В таком случае, Вы не сможете въехать в страну».
Она бросила мой паспорт на стол, который стоял теперь между нами, как непреступная стена:
«Возвращайтесь туда, откуда приехали».
Ее слова пронзили мое сердце, как стрелы.
«Но я несколько месяцев ехал на попутках, я рисковал жизнью, только чтобы увидеть вашу страну. Я хочу, чтобы святые люди помогли мне изучить вашу религию».
Я слышал свой жалобный голос, доносившийся как бы со стороны:
«Из любви к Индии я пожертвовал благами американской жизни. Пожалуйста, дайте мне шанс».
Дама сурово взглянула на меня:
«У нас в Индии и без Вас хватает попрошаек».
Она подала знак одному из пограничников, и тот потянулся к винтовке.
«Вам отказано во въезде в Индию. Возвращайтесь обратно».
«Но...»
«Это решение окончательное. Дальнейшие разговоры ни к чему».
Она поднялась из-за стола, повернулась ко мне спиной и направилась к армейским баракам.
Я попытался пойти за нею и как-то переубедить ее, но она ничего не желала слышать. Ее не подлежащие обжалованию слова «Вам отказано во въезде в Индию» прозвучали для меня, как смертный приговор. Пограничники, которые до этого стояли совершенно безучастно, вскинули винтовки и приказали мне немедленно убираться восвояси. Потрясенный, я отошел в сторону и сел в тени большого дерева ним. Я смотрел на зеленые равнины Пенджаба и не мог решить, что мне делать дальше и куда идти.
Не помню, как долго я просидел там, но, когда ко мне вернулась способность сознавать окружающее, я уже твердо знал, что не поверну назад. Если дама из иммиграционной службы не впустит меня в страну моей мечты, то я останусь сидеть здесь, в пыли под деревом. Мне и в страшном сне не могло привидеться, что меня не пустят в Индию.
Поскольку я совершенно не интересовался политической обстановкой в мире, откуда мне было знать, что Индия и Пакистан находились тогда на пороге третьей войны. И что всего год спустя, в декабре 1971 года, здесь, на этой границе, будет развязана кровавая бойня. Меня никто не предупредил, что это одна из самых напряженных пограничных зон в мире, уступавшая, пожалуй, только контрольно-пропускному пункту «Чарли» в Берлине. В Хуссейнвале по разные стороны границы в полной боевой готовности стояли две армии — индийская и пакистанская.
Тем солнечным зимним днем я ничего этого не знал. Сидя под деревом, я видел в окне барака раздраженное лицо иммиграционной чиновницы.
Может быть, она решила, что поскольку я приехал из Америки, то у меня много денег, и просто вымогала у меня взятку? Понимала ли она, какие трудности мне пришлось преодолеть, чтобы добраться до этого отдаленного пограничного пункта? Попаду ли я когда-нибудь в Индию? — думал я. Разве могут меня, добравшегося сюда автостопом из Лондона, развернуть на индийской границе на том лишь основании, что у меня нет денег? Ощущая себя изгнанником, я вспомнил о своем верном друге и спутнике Гэри. Когда мы расставались с ним, он, наверное, тоже чувствовал себя изгнанником. Где он теперь? Что с ним? Добрался ли он до Израиля? Сидя на пыльной земле Пенджаба и наблюдая за рябью, которую ветер поднимал на цветущем горчичном поле, я тосковал по своему лучшему другу.
Время от времени я выходил из своего укрытия под тенью дерева и подходил к пограничному пункту, но чиновница всякий раз игнорировала меня. В отчаянии я предпринял еще одну попытку уговорить ее.
«Вы испытываете мое терпение», — топнула она военным ботинком и, ткнув мне в лицо толстым пальцем, гневно произнесла:
«Вам отказано, Вы меня слышите? Это мое последнее предупреждение. Больше не беспокойте меня». Ее губы дрожали от негодования.
Я вернулся под дерево и остаток дня провел в размышлениях. Бури противоречивых эмоций бушевали в моем сердце. Солнце уже клонилось к горизонту, и я заметил, что на пункт иммиграционного контроля заступает новая смена — высокий пожилой сикх в аккуратном тюрбане такого же зеленого цвета, как и его форма. Чиновница показала сикху на меня, видимо, объясняя, что меня нельзя пускать в Индию, и армейский джип увез ее прочь.
Не зная, что делать, я смиренно подошел к сикху, в глубине души отчаянно молясь, и протянул ему свой паспорт:
«Прошу Вас, позвольте мне въехать в вашу великую страну».
Его голос прозвучал холодно и отстраненно:
«Меня предупредили, что Вы очень надоедливы. Я получил строгие указания не впускать Вас. Предъявите требуемую сумму денег или отправляйтесь обратно».
Со слезами на глазах я стал рассказывать ему о своей жизни и духовных поисках:
«Ради духовных сокровищ Индии я оставил все те блага, которые сулит американский образ жизни. Я, рискуя жизнью, добирался сюда автостопом из Лондона. Я очень хочу найти дорогу к Богу. Прошу Вас, будьте снисходительны ко мне! Я обещаю, что когда-нибудь принесу индийцам пользу. Поверьте, сэр, я еще пригожусь вашей стране. Пожалуйста, дайте мне шанс».
На его глаза навернулись слезы.
«Давай сюда свой паспорт».
Уже темнело, поэтому сикх просмотрел его наскоро, не вчитываясь в то, что там написано. Затем он взглянул мне в глаза и сказал:
«Иногда нужно прислушиваться к голосу сердца. Я верю тебе».
Потянувшись к столу, он взял штемпель с деревянной рукояткой, коснулся им чернильной подушечки и сделал в моем паспорте оттиск, подтверждающий мое право на въезд в Индию.
«Готово», — сказал он, закрывая паспорт и возвращая его мне. Ласково улыбнувшись, он положил мне на голову свою руку:
«Сынок, да пребудут с тобой мои благословения. Желаю тебе найти истину, о которой ты плачешь. Добро пожаловать в Индию».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАТЬ ИНДИЯ
1
Чем дальше я шел по земле Индии, тем отчетливее ощущал, что наконец вернулся домой. Наступил вечер. В своем сердце я обнимал каждый листочек на дереве, каждую звезду в небе и каждую травинку в поле. Все вокруг было волнующе ново и в то же время очень знакомо. В опустившихся сумерках безмятежное спокойствие разлилось по зеленым полям, простиравшимся до самого горизонта. Окрестности оглашались только криками птиц, кваканьем лягушек и стрекотом сверчков. Я шел и думал о том, что моих собственных сил было явно недостаточно, чтобы выдержать такое путешествие. Я вернулся домой лишь по милости Бога.
Некоторое время я шел пешком, а потом поймал попутку. Дружелюбный водитель предложил подвезти меня до Фирозпура, города в штате Пенджаб на севере Индии. Проведя время в приятной беседе, мы добрались до железнодорожного вокзала. Там мой новый знакомый предложил мне отправиться вместе с ним в Старый Дели на поезде. За все время своего путешествия я еще ни разу не ездил на поезде. В основном я ездил на грузовиках и дешевых рейсовых автобусах. Несколько раз мне приходилось переправляться на переполненных паромах, а однажды довелось проехать верхом на верблюде. Поэтому как мог я отказаться от такого заманчивого предложения? В предвкушении спокойной и комфортабельной поездки я стал прогуливаться по железнодорожной платформе.
Вокруг, толкая перед собой тележки, сновали торговцы снедью и закусками, фруктами и печеньем, сувенирами, журналами и лекарствами, а также чаем и одеждой. Никогда до этого я не видел, чтобы пищу готовили прямо на тележке. Один торговец обмакивал кусочки овощей в густое желтое тесто и жарил их во фритюре, другой раскатывал лепешки из теста и бросал их в дымящееся масло, где они тут же вздувались, словно воздушные шары. На костре неподалеку в железной сковороде с песком жарился арахис. Витавший в воздухе запах пряностей смешивался с ароматом благовоний и выхлопами дизельных двигателей.
Люди, стоявшие на перроне в ожидании следующего поезда, громко переговаривались друг с другом. Тут же, вдоль железнодорожных путей, словно на пикнике, разложив еду, обедали целые семьи. В толпе сновали носильщики с тяжелыми чемоданами на голове, из-под которых виднелась маленькая подкладка из красной ткани, защищавшая голову. Нищие просили милостыню, выставляя напоказ свои увечья. Тут были слепые и хромые, безрукие и безногие. У одного было обожжено лицо, а у другого — изуродованы конечности. Прокаженный, выпрашивая подаяние, тыкал людям прямо в лицо своими гниющими пальцами. Женщины в рубище носили младенцев с гноящимися глазами. Над младенцами роились мухи. Все эти попрошайки проходили по платформе от человека к человеку в надежде на подаяние. Из хрипящего громкоговорителя непрерывно раздавались объявления. При этом десятки людей, не обращая внимания на гам и толкотню, мирно спали прямо на заплеванной платформе.
Когда объявили прибытие нашего поезда, все быстро повскакивали на ноги. Послышался гудок паровоза. Вскоре показался и он сам, выпустив клубы пара и струю черного дыма. Когда состав поравнялся с платформой, сотни людей вдруг бросились бежать вдоль движущегося поезда. Мой знакомый, крикнув: «Давай за мной!» — тоже побежал со всех ног. Как только поезд немного сбавил скорость, все стали запрыгивать в открытые окна вагонов. Мой знакомый сначала на бегу забросил в окно сумку, а потом нырнул туда сам. Стараясь не отставать, я бежал следом. Уже из окна вагона мой знакомый крикнул мне: «Прыгай скорее, а то не успеешь!»
Нырять с разбега в окно движущегося вагона было явно не безопасно, но так делали все. Пропустив несколько вагонов, я наконец решился прыгнуть, но смог лишь ухватиться за край окна. Висеть так было тяжело, и пальцы стали сами собой разжиматься.
Посмотрев вниз, я ужаснулся. Прямо подо мной по рельсам размеренно катились огромные стальные колеса. Я невольно представил себе, как они кромсают мое тело. Ценой неимоверных усилий мне удалось подтянуться и перевалиться через окно внутрь вагона на ходу поезда. Тут же вслед за мной в это окно втиснулись еще двое.
Оказавшись внутри едущего поезда, я стал оглядываться вокруг и увидел, что из каждого окна кто-нибудь залезает или запрыгивает в вагон. Когда поезд остановился, вагон уже был настолько переполнен, что в него невозможно было протиснуться. Свободных сидячих мест, конечно же, не было.
Комментариев нет:
Отправить комментарий